— Да, я звонила Володе, чтобы он приехал и забрал Александру, она явно сошла с ума. Только ненормальной женщине может прийти в голову подобный бред, что муж якобы покушается на ее жизнь и жизнь собственного сына.

— Следовательно, себя вы тоже к категории нормальных людей не относите, раз допустили убийство собственных родителей?

— Это была трагическая случайность. Я тут ни при чем.

— А про деньги, которые нашли в квартире Занев-ского, вы тоже первый раз слышите?

— Какие деньги?

— Тридцать тысяч долларов.

— Не знаю ни о каких деньгах.

— Неужели? А вот Антонова Светлана Анатольевна показала, что говорила вам об этой сумме, деньги ей в тот вечер вез Серебряков в качестве отступного.

— И где же эта Светлана Анатольевна? Пусть при мне все это скажет.

— Как вы, Елена Викторовна, уверены, в том, что ваш любовник убрал столь неприятную свидетельницу.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Хорошо, придется устроить вам очную ставку с Владимиром Заневским. Может, коллективно мы доберемся до истины.

— Устраивайте. Пожалуйста.

В соседнем кабинете так же упорно держал круговую оборону Заневский.

— Где вы были вечером двадцать девятого августа?

— Я заходил к сестре своей жены, как обычно, заносил ей работу. А что, в этом есть какое-то преступление?

— Во сколько вы ушли?

— В половине десятого. Лена может это подтвердить. Ее родителей еще не было дома.

— И вы с ними не встретились возле лифта?

— Нет, я никого не видел, спустился вниз и пошел к машине.

— А откуда у вас дома деньги, тридцать тысяч долларов, которые были у Серебрякова в тот вечер, когда его убили?

— Подбросили.

— Вместе с вашими отпечатками пальцев и следами крови?

— Должен же я был посмотреть, что в этом пакете?

— А почему не принесли пакет в милицию?

— Не успел.

— Когда вы его обнаружили?

— Вчера.

— К вам домой в последнее время посторонние люди заходили? Кто мог подбросить такую улику?

— Мало ли. Может, слесарь заходил или водопроводчик?

— Хорошо, мы возьмем показания у вашей жены. Где выбыли вечером седьмого сентября?

— Дома.

— А вчера вечером — тоже дома?

— Да.

— Елена Завьялова звонила вам около двадцати че- тырех часов, вы не подошли к телефону.

— Я спал.

— А то, что жены не было дома, вас не удивило?

— Нет. Мы поссорились, она вполне могла уйти к сестре.

— Светлана Антонова видела седьмого сентября вас выходящим из квартиры Елены Завьяловой в сопровождении Лилии Мильто. По телефону она сообщила мне об этом факте накануне своего исчезновения.

— Кто такая эта Антонова?

— Соседка Завьяловой.

— Пусть сама скажет. Вы что угодно можете на меня наговорить.

— Вы убили Светлану вчера вечером. Где спрятали тело?

— Что? Никого я не убивал!

— Зачем вы пытались взломать дверь в квартиру Натальи Михайловой, где пряталась от вас ваша жена, которая нашла спрятанные деньги и боялась, что ее вы тоже убьете?

— Она все выдумала. Саша детективов начиталась, вот и вообразила черт знает что. Придумала, будто я хочу ее убить.

— А разве не так было?

— Я просто хотел вернуть ее домой.

— Значит, вы отрицаете свою причастность к убийству пяти человек.

— Отрицаю. Я никого не убивал.

Спустя полчаса Матвеев и Леонидов подводили первые итоги допросов. Оба выглядели не лучшим образом, Павел Николаевич, вздыхая, рассматривал распухшую щеку Алексея и его запавшие глаза.

— Ну что, Леша, устал?

— Еще как!

— Молчат они. Что делать-то будем?

— Без Сашиных показаний не обойтись. Придется устраивать очную ставку ее и этих двух ублюдков.

— Как ты их.

— А как еще? Надо во что бы то ни стало сломать их круговую поруку. Пока они друг за друга цепляются, их не расколоть. Есть у меня одна мыслишка, гнилая, правда, но кто знает? Надо вечерком проверить. Ну и на Сашу я надеюсь. Она теперь главный свидетель.

— Думаешь, сможет все это выдержать после" вчерашнего?

— Она добрый человек. Глядишь, еще и захочет простить родственничков. Но их надо непременно засадить, а по Заневскому вообще вышка плачет. Я постараюсь уговорить Александру, чтобы она дала показания.

Леонидов опять вернулся к тому, с чего начал: он подходил к злополучному дому, разглядывая приевшийся окрестный пейзаж. Все оставалось таким же: прутики деревьев, посаженные вдоль бетонного бордюра, несколько запачканных свежей грязью ступенек в неухоженный подъезд, остов покалеченного домофона. Но раньше в подъездной темноте и сырости он ясно различал запах мертвечины, а теперь пахло просто собачьей мочой, мокрыми газетами и влажным цементом. Почтовые ящики знакомо щерились железными зубами, приблудная черная собака с отвисшим брюхом только лениво приоткрыла на Алексея свой гноящийся глаз. Жизнь перестала казаться опасной, она поражала своей обыденностью и повторяющейся чередой неприятных мелочей.

Когда Саша открыла дверь, Леонидов вспомнил, что никогда раньше не видел ее в домашнем халате. Она была сонная, слегка растрепанная, с легкой красной полоской на примятой подушкой щеке, и этот Сашин будничный вид был лучшим признанием его нынешних прав. Из-за ее спины выглядывала кудрявая Сережкина голова.

— Ну, как вы?

— Заходи, заходи, — Саша втащила его в комнату. — Мы — ничего. Спать только все время хочется.

— Это у тебя такая своеобразная реакция на стресс. Некоторые, например, начинают все время жевать.

— Если ты себя имеешь в виду, то ужин я приготовила.

— Да нет, это я так, без намеков. Если честно, я тоже где-нибудь бы сейчас отрубился.

— Иди руки мой. Есть-то все равно небось хочешь?

— Хочу.

Пока Саша накрывала на стол, Алексей с наслаждением плескал себе в лицо ледяной водой, пытаясь избавиться от накопившейся усталости. На кухне он увидел три тарелки. Сережка с десертной ложкой в руке ждал, когда взрослые усядутся за стол. Вот тогда Алексей впервые подумал, что теперь у него есть семья.

— Мама, а мы завтра в садик тоже не пойдем?

— Нет. И завтра не пойдем, и послезавтра, и после-послезавтра тоже.

— Прогуляем?

— Просто будут выходные.

— У-у-у. Я думал, прогуляем. В понедельник теперь пойдем?

— В понедельник. Картошку будешь?

— Нет. Можно, после супа я пойду мультик. смотреть?

— Можно.

— А я буду картошку, — заявил Леонидов.

— Значит, тебе досталась двойная порция. — Саша загремела кастрюлями у плиты.

— Как он там? — спросила она, имея в виду мужа.

— Саша, ты его любишь? — спросил Алексей, прислушиваясь к топоту убегавшего к заветным мультикам ребенка.

— Любила когда-то. И сильно любила, раз не заметила, как мало в нем человеческого. Теперь только омерзение. Убивал из-за денег. Неужели ему мало было? Ведь неплохая работа, и я никогда не просила больше того, что он мог принести в дом. Не понимаю.

— Боюсь, когда ты узнаешь все до конца, тебе будет еще страшнее.

— Ты про что?

— Саша, помоги мне. Я хочу, чтобы твой муж и Лена сделали признание. Ты должна дать показания, что Владимира не было дома в те вечера, когда совершались убийства, что в дом не приходили Посторонние и никто не, мог подбросить сверток с деньгами. Ты понимаешь?

— Ты не представляешь, что говоришь. Давать показания против самых близких оставшихся у меня людей, выносить на свет Божий всю эту грязь и мерзость…

— На суде тебе все равно придется обо всем услышать. Они тебя предали. Оба предали, причем сестра это сделала сознательно, чтобы причинить как можно больше боли. Ты просто не хочешь в это верить, все надеешься на что-то. А ничего уже не изменится. Пойдем завтра со мной?

— Куда?

— На очную ставку.

— А Сережа?

— Посидит с моей мамой. Она давно мечтает о внуках, а тут уже сразу — ходящий и говорящий, пеленки стирать не надо.

— Что ты, неудобно.

— Удобно, еще как! Давай я буду решать, что мы себе можем позволить сделать, а что нет? Я знаю свою мать, она обрадуется, а мы закончим это дело. Поедешь со мной?