— Готово! — воскликнул он, опуская кисть и отодвигаясь от портрета, довольный тем, что сделал в данных условиях почти невозможное. Работа заслужит «удовлетворительной» оценки и позволит ему покинуть этот мерзкий холд.

— Почти вовремя, — ответил Чокин, слез с кресла и пошел посмотреть на результат.

Иантайн наблюдал за его лицом и, прежде чем Чокин натянул на физиономию обычное мрачное выражение, успел заметить вспышку удовольствия. Чокин наклонился поближе, словно считал мазки, которых не было: Иантайн слишком гордился своей техникой, чтобы оставить на виду хоть один мазок.

— Только смотрите, но не трогайте. Он еще не высох, — быстро сказал Иантайн и перехватил руку Чокина.

Чокин фыркнул, пожал плечами, чтобы поправить камзол. Он делал вид, что никак не может решить, но то, как он смотрел на собственное изображение, свидетельствовало, что лорд наконец-то доволен.

— Ну? Портрет вас удовлетворяет? — спросил Иантайн, более неспособный ждать.

— Неплохо, неплохо, но… — Чокин снова попробовал было ткнуть портрет пальцем.

— Вы смажете краску, лорд Чокин, — сказал Иантайн, страшно испугавшись, что придется потратить еще один сеанс на восстановление портрета.

— Вы грубы, рисовальщик.

— Мой титул — художник, лорд Чокин, и извольте сказать, удовлетворяет вас портрет или нет.

Чокин бросил на него быстрый нервный взгляд. Щека у него задергалась. Даже лорд Битранский понимал когда не следует перегибать палку.

— Неплохо…

— Лорд Чокин. Вы удовлетворены? — Иантайн вложил в свой вопрос всю долго сдерживаемую ярость.

Чокин дернул плечом, скривился в нерешительности и торопливо принял более пристойный вид — как на портрете.

— Да, думаю, я удовлетворен.

— Тогда, — Иантайн крепко взял лорда за локоть и повел его к двери, — идемте к вам в кабинет и подпишем контракт.

— Но, понимаете…

— Вы удовлетворены. Стало быть, я выполнил условия контракта и вы можете теперь расплатиться со мной за миниатюры, — сказал Иантайн, ведя Чокина по коридору к его кабинету. Он нетерпеливо притоптывал ногой, пока Чокин вынимал ключи из внутреннего кармана и отворял дверь.

Очаг в кабинете горел так жарко, что лоб у Иантайна сразу же покрылся потом. Повинуясь резкому жесту Чокина, он отвернулся, пока тот рылся в сейфе. Он с бесконечным облегчением услышал металлический звук открываемого замка и наступившую потом тишину. Щелкнула, закрываясь, дверца.

— Вот ваши деньги, — сухо сказал Чокин.

Иантайн пересчитал. Шестнадцать марок. Фермерские марки, но сойдут для Бендена, где к фермерским маркам относились вполне уважительно.

— Контракты?

Чокин смотрел зло, но открыл ящик стола, достал документы и почти швырнул их Иантайну. Тот расписался и вернул их Чокину. Когда тот сделал вид, что ищет перо среди хлама на столе, Иантайн протянул ему свое.

Чокин нацарапал свое имя.

— Поставьте дату, — добавил Иантайн, не желая претензий в последний момент.

— Многого хочешь, рисовальщик.

— Художник, лорд Чокин, — ответил Иантайн, холодно улыбнулся ему и пошел к выходу. У дверей он еще раз обернулся. — И не прикасайтесь к портрету в течение сорока восьми часов. Я не стану возвращаться, если вы его смажете. Когда я покидал комнату, он был удовлетворителен. Вот так его и храните.

Иантайн задержался, только чтобы забрать свои кисти, но остатки самодельных красок оставил. Прошлой ночью, надеясь уехать, он упаковал все свои пожитки. Сейчас, перескакивая через две ступеньки, он вбежал в комнату, быстро собрал кисти, сунул подписанный контракт в мешок, надел куртку, скатал свой меховой спальник, схватил оба свертка в одну руку и сбежал вниз по лестнице. Тут он столкнулся с Чокином, который поднимался навстречу.

— Вы не можете сейчас уйти, — заявил Чокин, схватив его за руку. — Вы должны подождать, пока моя жена не увидит и не одобрит мой портрет.

— Нет, не должен, — сказал Иантайн, вырываясь. Чокин не успел и слова сказать, а художник уже бежал по дорожке между грязными сугробами. Если ему придется ночевать в метель посреди дороги, все равно он будет в большей безопасности, чем если еще хоть на час задержится в Битра-холде.

К счастью, он нашел ночлег и убежище в маленьком холде лесника поодаль от главного холда.

— Угадай, что я нашел? — крикнул П'теро, подталкивая своего гостя ко входу в кухонную пещеру. — Тиша, он чуть не в ледышку превратился и оголодал до ужаса, — добавил молодой синий всадник, подтащив кого-то закутанного в мех к ближайшему очагу и толкнув его к стулу. Мешки он положил на стол. — Кла, во имя любви к драконятам…

К ним бегом бросились две женщины — одна с кла, а другая с наполненной второпях миской супа. Тиша широкими шагами пересекла пещеру, желая узнать, что тут стряслось и кого и откуда притащил П'теро.

— Не должен человек в такую погоду выходить на улицу, — сказала она, подойдя к столу и хватая несчастного за руку, чтобы прощупать пульс. — Едва не замерз, бедняга.

Тиша размотала мех, в который кутался спасенный парень, и дала чашку ему в руки. Он не сразу начал пить, сначала повертел чашку в покрасневших пальцах и долго дул на напиток. Его то и дело бросало в дрожь.

— Я заметил на снегу «SOS». Ему повезло, что солнце стояло невысоко и можно было видеть тени, иначе я никогда бы не нашел его, — рассказывал П'теро, явно довольный собой. — Я подобрал его близ Битра-холда…

— Бедняга, — промолвила Тиша.

— О, тут ты совершенно права, — с насмешливой горячностью подхватил П'теро, — и возвращаться туда он не хотел. Хотя он мне не все рассказал… — П'теро плюхнулся в кресло, и кто-то принес ему чашку кла. — Он вырвался из лап Чокина целым и невредимым, — недобро усмехнулся П'теро, — и прожил три ночи в холде битранского лесника на половине чашки старой овсяной крупы…

Пока П'теро рассказывал, Тиша велела принести бутылки с горячей водой, нагретые одеяла и, повнимательнее посмотрев на пальцы спасенного, добавила к списку холодилку и мазь от обморожений.

— Не думаю, что они отморожены, — она отцепила его руку от чашки с кла, расправила пальцы и стала легонько пощипывать их кончики. — Нет, все в порядке.

— Спасибо, спасибо, — сказал несчастный, снова хватаясь за теплую чашку. — Я так замерз, вытаптывая на снегу сигнал о помощи!

— На улице, по такой погоде, да без рукавиц! — хлопотала Тиша.

— Когда я покинул цех Домэза и отправился в Битру. была всего лишь осень, — прохрипел он.

— Осень? — отозвалась Тиша. От удивления у нее глаза на лоб полезли. — Так сколько же ты проторчал в Битра-холде?

— Семь недель, будь они прокляты! — с отвращением ответил спасенный, словно выплюнул эти слова. — Я-то рассчитывал в худшем случае на неделю…

Тиша рассмеялась, колыхаясь всем своим большим телом.

— Что за черт тебя понес в Битру? Ты ведь художник? — добавила она.

— Откуда вы знаете? — с удивлением посмотрел на нее несчастный.

— У тебя до сих пор краска под ногтями… Иантайн посмотрел на свои руки, и его красное от холода лицо покраснело еще сильнее.

— Я не задержался, даже чтобы вымыться, — сказал он.

— Да уж, если припомнить, сколько Чокин дерет за такую роскошь, как мыло, — снова хохотнула она.

Вернулась женщина, неся все, за чем посылала Тиша. Пока они помогали парню согреться, он все цеплялся за кружку с кла. Потом — за миску с супом. Его спальный мех отнесли к очагу просушиться. С него сняли башмаки и проверили ноги, не обморозил ли, но тут ему тоже повезло, так что ноги просто обмазали мазью и завернули в теплые полотенца, а самого его закутали в нагретые одеяла. Той же мазью ему намазали лицо и руки, а уж потом позволили закончить трапезу.

— Теперь назови свое имя и скажи, кому нам сообщить, что мы тебя нашли? — спросила Тиша, когда беднягу оставили в покое.

— Меня зовут Иантайн, — сказал он и, чуть покривившись, гордо добавил: — Я портретист из цеха Домэза. Я заключил контракт с Чокином на изготовление миниатюрных портретов его детей…