Когда в связи с Добрыничами царь отменил побег, он — очевидно позабыв на радостях — никаких дополнительных указаний Семену Никитичу Годунову не дал, а потому возвращать Дугласа в подземелья Константино-Еленинской не стали.

Это упрощало задачу.

Правда, караульный, к сожалению, не спал, но только этим он и походил на настоящего часового. Он даже отставил бердыш с заиндевевшим лезвием куда-то в сторону, а сам ожесточенно приплясывал, похлопывая себя руками по телу. Видать, куцый тулупчик был совсем тощий и согревал мало.

Метель, по счастью, как занялась ближе к вечеру, так и не унималась. Ну а метель без ветра не бывает, потому шапка караульного была надвинута на самые брови, полностью закрывая уши.

То есть помимо того, что ему было плохо видно из-за слепящего глаза снега, он вдобавок еще столь же плохо слышал. Подкрасться к такому горе-сторожу смог бы любой, так что никаких подвигов совершать не потребовалось.

Улучив момент, я спокойно шагнул к нему из-за угла, незаметно приблизился вплотную и даже отважился на легкий риск, спросив, как пройти в библиотеку.

Караульный обалдел, тупо глядя на меня, а я, не дожидаясь ответа, тюкнул его по голове кистенем, авось шапка смягчит мой богатырский удар, и аккуратно оттащил обмякшее тело в сторонку, рассудив, что за пару часов с ним ничего не станется, а там, как знать, глядишь, и сам раньше очнется — мороз все-таки.

Наблюдавший за моими действиями Игнашка, глядя, как я сноровисто орудую, только одобрительно крякнул из-под серого башлыка, полностью скрывавшего его лицо, и толкнул в бок своего товарища.

Мол, гляди и учись, авось сгодится.

Их я взял с собой в первую очередь для того, чтобы они мне помогли вытащить Квентина, если он сам идти не сможет.

Кроме того, такой ловкий специалист по замкам, как Игнашка, мог бы оказаться полезен и в отпирании камеры, если произойдет какая-то непредвиденная заминка с ключами.

Со всем прочим я полагал управиться самостоятельно.

Не хвалясь, скажу, что так оно все и получилось.

Дверь мне открыл второй караульный. Только тут и вышла небольшая заминка, поскольку он, очевидно, спал, и пришлось потратить пару минут, чтоб его разбудить.

Зато потом упершийся ему в пузо нож оказал столь магическое пробуждающее действие, что он действовал очень старательно. Разве что руки немного тряслись, когда он орудовал ключами, а позже засовами, но оно тоже понятно.

Однако прихватил я помощников не зря — оба оказались кстати. Сам идти Квентин практически не мог, пришлось нести.

Но до лошадей мы добрались незаметно, а далее — прощай, Москва, не поминай худым словом, Борис Федорович!

По моим подсчетам, смена, включая и работников сего «богоугодного» заведения, то бишь надзирателей и прочего приказного люда, должна была произойти примерно через полчаса, не ранее, так что времени у нас хватало.

Расчет на леность дворни и холопов тоже оказался верным. Работа на чужого дядю, неважно, окольничего, боярина или пускай даже самого царя, никому резвости не добавляет, и, пока не сгонят с постели пинками, никто подниматься не станет, так что проход в Портомойных воротах был пустым-пустешенек и ни одной бабы поблизости не имелось[51].

Но мне того и надо — лишь бы сами ворота были распахнуты, а тут как раз все в порядке.

Ох и звонко цокают копыта по льду Москвы-реки. Вроде бы я и меры предосторожности принял — велел их тряпками обмотать, но все равно чересчур громко.

Однако и тут свезло — не сыскалось рыбачков-любителей извлечь из проруби пару плотвичек и карасей в такую непогоду. А может, и были они, да поди угляди — уже в двадцати шагах не видно ни зги.

Помеха случилась только от самого Квентина. Вначале он еще не успел сообразить, откуда я взялся и куда его тащу. Но к тому времени, когда мы выехали на реку, до него кое-что стало доходить, и он… заартачился, попытавшись повернуть своего коня обратно.

Поначалу я вообще не понял, что творится с парнем. Решил даже, что у него элементарно поехала крыша. Нечто вроде отравления кислородом — в темнице-то воздух спертый, удушливый, а тут выехал на простор, вдохнул полной грудью, и… помутилось в голове.

А что, бывает, наверное, и такое.

Повернуть мы ему, конечно, не дали, хотя он весьма резво — учитывая болезненное состояние — сопротивлялся.

А спустя время я выяснил, что нет никакого отравления, зато имеется куда хуже — элементарная дурь. Не хочет он, видите ли, покидать Москву и оставлять свою нареченную, которая дадена ему богом.

В логике ему не откажешь — изъяснялся он довольно-таки по уму. Мол, если пустился в побег, значит, царь решит, что он точно виноват, в том смысле что самозванец и выдавал себя за сына короля Якова, лишь чтоб набить себе цену.

Отсюда и вывод: прости-прощай даже крохотная надежда, что когда-то в будущем он сумеет связать себя с Ксенией Годуновой брачными узами.

Пришлось дать слово, что на первом же привале я ему все подробно растолкую и, если он после моего расклада все равно соберется вернуться, держать не стану.

Кроме того, так получится даже лучше — хватятся, что его нет, а спустя несколько часов он явится сам.

Добровольно.

А такое поведение можно ожидать только от по-настоящему невиновного человека.

Вроде уговорил.

Своего конюха-татарина, а с ним и пару ребят из Стражи Верных — Дубца и Васюка, которые были посвящены в план побега, еще когда он был официально одобренным, я отыскал не сразу.

Место встречи было обусловлено заранее, но метель продолжала завывать, слепя глаза и сбивая с пути, потому я ориентировался с превеликим трудом.

Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается, — нашлись мои парни.

На привале же, который мы устроили на опушке леса, уютно расположившись под полувывороченными из земли корнями старой могучей ели, я выдал Квентину полную картину ситуации.

Разумеется, при этом я старался по возможности поберечь его самолюбие и не поведал всего, что мне сообщил Годунов, то есть не стал цитировать дословно речи английских послов, но ему хватило и моего щадящего варианта.

— Вот и получается, что если ныне ты не уедешь из столицы добровольно, то не далее как через неделю тебе придется катить под английским конвоем прямиком на Туманный Альбион, и я не думаю, что по приезде тебя ждет ласковая встреча, — завершил я свой расклад.

— Это не король, — сокрушенно бормотал он. — Он не смог бы так сказать обо мне, да еще во всеуслышание.

— А есть разница? — веско спросил я, не желая ввязываться в утомительную дискуссию, что могут и что не могут короли. — Результат-то все равно будет один и тот же. И вспомни-ка, по сравнению с нашей гуманной Русью у вас в Европах за преступления такого рода придется платить куда более страшную цену. Во всяком случае, в Англии точно.

Я не пугал и не утрировал. Ребятки с Запада, конечно, могут горланить о своем просвещении и гуманизме очень громко, но на самом деле если уж принимать смерть, то гораздо лучше на Руси.

И не из патриотизма, поверьте мне.

Просто тут она без особых изысков. Мы же «варвары», вот и не изгаляемся. И в законах у нас все куда проще — топориком по шейке тюк, и все, то есть обычная «ручная» гильотина.

А вот у них за многие преступления приговаривают одновременно к повешению, четвертованию и разрыванию лошадьми.

И поверьте мне — четвертуют, то есть вырывая клещами мясо и тут же заливая раны дикой смесью из свинца, масла, смолы и серы, отнюдь не покойника, а живого.

Да-да, ребятки навострились вешать «по-умному», то есть вовремя обрезать веревку.

Ну а в эпилоге лошадки. Вначале они тянут веревки, которыми обвязаны руки и ноги казнимого, вполсилы. Потом от души. Бывает, что не получается — не у каждой коняги хватает мощи с корнем вырвать сухожилия и мышцы. Но тянут, стараются.

А уж когда ясно, что без человека им не управиться, палачи помогают животным, надрезая сухожилия у жертвы, после чего оторванные куски тела кидают на туловище и разводят под ним костер.