Выпили.

— Ну, что, — не выдержал Полещук, — давайте к делу! Только это вряд ли получится…

— Не забывай, Саша, что ты советский офицер! — сверкнул линзами очков Озеров. — Это — во-первых. А во-вторых, мы не вербуем своих — речь идет о привлечении тебя к работе военной разведки. Пойми правильно: нам нужны такие люди, как ты, эрудированные, отлично владеющие языком, знающие местные реалии, напрямую общающиеся с египетскими офицерами…

— Глаза и уши?

— Да, глаза и уши. А для начала — контакт с Сафватом…

„Коготок завяз — всей птичке пропасть“, — подумал Полещук и сказал:

— С Сафватом я постараюсь аккуратно поговорить. Пусть он сам решает, контачить с вами или нет. Насчет остального подумаю. Но, Валерий Геннадьевич, я обычный канальский переводчик… Какой с меня толк, какая информация?

— Переведем, Саша, будешь в генштабе работать. В Каире. Давай еще коньячку!

— Ладно, подумаю. Наливайте!

— Давай-ка, Александр, смоделируем твою предстоящую беседу с Сафватом, — произнес Озеров, наполняя рюмки янтарным напитком. — Очень важно не спугнуть товарища, подготовить его к контакту с нами. От этого, точнее, от твоего правильного общения с ним, зависит успех серьезнейшего мероприятия…

И Озеров, как когда-то в институте, долго инструктировал Полещука, что и как говорить египетскому офицеру, какие вопросы могут последовать, анализировал варианты ответов на них…

— О нашем разговоре, естественно, никому ни слова, — сказал он напоследок.

— Понимаю, „двойка“! Какие, к черту разговоры на стороне!

— Хорошо, что понимаешь. Ну, поехали! — поднял рюмку Озеров. — За будущее сотрудничество!

Возвращаясь в Насер-сити, Полещук прокручивал в голове разговор с Озеровым и мучительно искал выход из сложной ситуации, в которой невольно оказался. Он представил себе удивленное лицо комбата, когда тот услышит о связях Полещука с некой советской спецслужбой и предложение встретиться с ее представителем. И ему стало тоскливо. Полещук решил позвонить Сафвату, которого действительно давно не видел, но никаких разговоров на тему, предложенную Озеровым, не вести. На кой хрен мне это нужно? — спросил он сам себя. А тем более Сафвату! Стучать на своих!..

…В начале февраля лейтенанта Полещука приказом главного военного советника перевели из пехоты в войска ПВО, в 8-ю дивизию. В радиотехнические роты, дислоцированные в зоне Суэцкого канала, от Порт-Саида до Сохны и южнее, тем же приказом были направлены многие квалифицированные переводчики-арабисты. Никто из них не знал, что случилось, но еще в Каире, в офисе генерала Катушкина, все они почувствовали, что грядут некие серьезные события…

— Ну, и кто твой ротный? — спросил Лякин, ухмыляясь в свои прокуренные пшеничные усы. — Ого! Целый капитан! Агеев, говоришь? Да, старик, опускаешься ты все ниже и ниже…

— Значит, так надо, Серега, — ответил Полещук. — Мы же собой не распоряжаемся. Какая разница — кто и где, капитан или полковник, все равно канал!

Полещук замолчал, глядя на Лякина, разливающего по стаканам разбавленный спирт.

— Давай, Саня! За твое назначение! Надо же — ротный переводчик!

Полещук молча выпил спирт, ткнул вилкой в банку с консервированным тунцом, вытащил кусок, отправил его в рот и сказал:

— Не глумись, Лякин! Ну, тебя на хрен!

— А где рота-то? Сколько до супостата?

— Фаид. Большое Горькое озеро… До евреев всего пять километров по воде…

— Да, — с чувством произнес Лякин. — Не повезло… — Он осушил стакан, поморщился и, не закусывая, стал дымить „Клеопатрой“. — Для самолета пять километров — это секунды, а радар — та еще цель… Не повезло… Когда едешь-то?

— Не знаю, Сереж. Жду этого Агеева. Завтра должен прилететь. Значит, дня через три поедем на позицию.

Лякин задумался, потом положил в пепельницу дымящуюся сигарету и взял бутылку с разбавленным спиртом.

— Давай, Щука, еще махнем спиртяги. Дела, похоже, очень хреновые, евреи раздолбили буквально всю ПВО… Мой генерал намекает, что скоро грядут изменения, но не говорит, какие. Только палец ко рту прикладывает, мол, секрет и тайна великая…

— Какая там тайна, Серега! — сказал Полещук, подставляя стакан. — Наладят, наверное, очередной воздушный мост, перебросят из Союза оружие, технику… А евреи „Фантомами“ и „Скайхоками“ быстро разнесут ее в клочья. И кранты всей этой великой тайне!

— Ладно, Саня, не будем загадывать, — сказал Лякин. — Лучше выпьем. И по бабам! Кстати, как твоя греческая красотка поживает?

— Интересное предложение, — сказал Полещук и потянулся за сигаретами. — Что, деньги на ночной клуб завелись?

— Вовсе не обязательно на найт-клуб тратиться, — буркнул Лякин. — Можно чего-нибудь попроще отыскать. Тачку возьмем, и оста [таксист — егип. ] привезет, куда надо. Там и снимем шармуту… Или двух, если денег хватит… Ты мне не ответил — где твоя гречанка, Тэта, кажется?

— Откуда я знаю, где эта Тэта? Наверное, в Афинах, лопает грецкие орехи…

Полещук вспомнил Тэту и подумал, что, если он поедет сейчас с Лякиным снимать дешевую проститутку, это будет измена. Гнусная измена ценою в несколько фунтов. Не говоря уже о возможном триппере, или еще чего-нибудь похлеще… Но Тэты сегодня в Каире не было. И потом… Это ее предложение нелегально лететь в Грецию… Очень похоже на работу спецслужб… Едва познакомились и — в постель…

— Серега, мы еще не все выпили? — спросил Полещук, пялясь на пустую бутылку.

— Ну, Щука, ты даешь! Вообще что ли ничего не помнишь? В холодильнике пузырь стоит. Вместе же разбавляли… — И Лякин, дымя сигаретой, направился к холодильнику.

— Слышь, Саня, — сказал он из кухни, громко хлопая дверцей допотопного британского агрегата, — ты, это…

— Чего, Сереж?

— Ну, поосторожней там… В своем Фаиде… У нас хабира одного осколком насмерть…

Лякин появился в проеме двери с бутылкой из-под египетского бренди „Опора“.

— Гуляем, Саня! — сказал он и, выдернув пробку, стал разливать спирт по стаканам. — Давай, Щука, за удачу! За то, чтобы выжить в этом дерьмовой войне!

…Минут через сорок, слегка пошатываясь, приятели спустились вниз, поймали такси, и оста повез их на известную улицу египетской столицы, где можно было легко найти женщин легкого поведения, тех самых шармут. Паршивый аптечный спирт возымел свое действие — парней уже ничто не могло остановить: ни, якобы, отслеживающие их особисты, ни „Правила поведения советских граждан за рубежом“, ни элементарная осторожность…

Завтра-послезавтра их ждал канал, и они понимали, что оттуда можно не вернуться живыми… Полещук опять вспомнил Тэту, вспомнил, как прекрасно ему было с красивой гречанкой, как она плакала, прощаясь с ним. Он тронул золотой крестик под рубашкой и сказал Лякину:

— Серега, я никуда не хочу. Честно.

— Стэна, я оста! — приказал он таксисту.

Тот затормозил машину и непонимающе повернулся к пассажирам. Полещук выбрался из такси, за ним — Лякин. Полещук похлопал по карманам, вытащил пачку „Клеопатры“, закурил.

— Сереж, ей-Богу, не нужны мне эти шармуты! Спать хочу!

— Ты чего, Щука, совсем одурел от спирта? — возмутился Лякин. — Тебя через пару-тройку дней, упаси Аллах, могут шлепнуть на канале, а ты… Не понимаю! Короче, Щука, поехали! Чтоб не обидно потом было!

Он в несколько затяжек прикончил сигарету и направился к машине.

— Давай, Саня, не хрен думать! Один раз живем на этом свете!