— Радуйтесь, что здесь сейчас Бандеры нет, — сказал я хотя и вслух, но больше самому себе. Никто меня не понял, и не обратил внимания.
Я свернул насессер, и отправился обратно к машине, чтобы положить его в вещмешок. Затем заглянул на кухню к Ахмеду. Там, как обычно, пахло пшенной кашей. Мяса в ней я давно не встречал, а чай приходилось пить без сахара. Зато все горячее, и три раза в день. Поздоровавшись с прапорщиком, я выяснил, что до завтрака времени еще целая куча, и неторопливо отправился к Волкову — посмотреть, чем там они занимаются.
Я был где-то на полпути, когда ощутил, что мир вокруг меня изменился. Какой-то необычный звук…
Ба-а! Да это же вертолеты! Нет, они и так постоянно летали над нами туда — сюда, но у них был другой рокот — не угрожающий, спокойный. А сейчас рев двигателей по-настоящему оглушал. «Что-то будет!» — успел сообразить я, и увидел, как в Первомайском вспыхнул первый разрыв… Затем второй, третий… И пошло, и поехало. Дождался Волков своего штурма!
Я подобрал ремень и рванул к орудию, что есть мочи. Как только я достиг расстояния, с которого меня мог услышать Волков, я начал орать:
— К бою!!
Когда я добрался до расчета, то увидел, что бойцы пребывают в лёгкой растерянности. Никакого ОМОНа на нашей стороне уже не было: их, оказывается, пока я околачивался в машине у Ахмеда, быстро перебросили куда-то на другую сторону села. Но сейчас это было совсем не важно — я должен был выполнять свою собственную задачу. Справа, через дорогу, расчёты Зарифуллина уже открыли огонь по намеченным ранее целям.
— Заряжай! — быстро скомандовал я.
Волков эффектно вогнал снаряд в казённик, а Коломейчук крутился возле прицела. Причём куда он наводил, мне было неясно, ведь никаких указаний по этому поводу наводчик от меня еще не получал. Ну да ладно! Сейчас выстрелим, а потом будем разбираться.
Я отогнал бойцов в сторону, и торжественно дёрнул спусковой рычаг. И ничего! Выстрела не последовало.
Я выпучил глаза. Вот черт! Ну что опять не так!
Времени на принятие решения у меня уже не было. Наша батарея бухала уже четвертый или пятый залп, а мое орудие стояло в безмолвии. Мало того, в довершении всех неприятностей, почти все контрактники из нашего дивизиона собрались на нашей половине батареи, причём один из них занял собственноручно выкопанный мною окоп. Они очень удивлялись, почему я не стреляю, и давали советы — один тупее другого.
Честно говоря, я растерялся и начал метаться между орудием и своим окопом, который пришлось делить с каким-то ваучером.
Слева дали очередь из «Шилки»: один из столбов, стоявших вдоль дороги в поселок, переломился и повис на проводах. Чуть дальше стоявший танк дал выстрел и надолго замолчал, наверное, тоже что-то сломалось.
Наконец, в отчаянии я попытался вытащить снаряд из казенника. Ухватил его пальцами за выступающий ободок, потянул что есть мочи… и снаряд легко выкатился мне в руки. Когда я взглянул на него, то мне все стало ясно. Он был весь в смазке!
Я коротко глянул на Волкова — и тот понял. (Нет, честно, это чмо покраснело!). Тут же Шиганков загнал в пушку другой снаряд, и я еще раз дернул за спусковой рычаг. Пушка подпрыгнула, оглушила всех отдачей, и первый наш снаряд отправился в Первомайский. Ну что же — дело пошло на лад!
Однако не успел я сделать и двух выстрелов, как к нам примчался вестовой в лице капитана Донецкова. (Ну, уж если капитаны вестовыми стали!… М-да, дожили…).
— Прекратить огонь! — закричал он.
Я отошел от орудия и уже спокойно огляделся по сторонам.
Гарри самозабвенно лупил по противнику из автомата. Расстояние в принципе позволяло, но стрелять в белый свет как в копеечку… Нет, это не порядок. Я подошёл к Гарри и заорал:
— Кто разрешил стрелять из автомата?!
Гарри от волнения и обиды забыл все такие трудные русские слова и что-то яростно кричал по-татарски.
А вот соседняя «Шилка» не унималась. Как вела огонь, так и продолжала. Вокруг бегал какой-то майор, (я его не знал), и вопил, чтобы прекратили это безобразие. Наконец из машины высунулся лейтенант Костя, (безбашенный парень!), и раздражённо спросил:
— Ну, и кто это приказал-то?
Не слышно было, что ответил майор лейтенанту, но ответные реплики мне было слышно очень хорошо:
— У меня есть своё начальство! И мне приказано вести огонь!! И приказ никто не отменял!!! Всё!!!!
Бесстрашный лейтенант скрылся в люке, а майор в бессильной злобе заколотил по броне. В этот момент «Шилка» умолкла сама — скорее всего, патроны кончились. (А может, и Костя проявил благоразумие).
Где-то стрельба еще велась, по крайней мере, на той стороне села я явственно слышал многочисленные автоматные очереди, но у нас наступила тишина. Ваучеры еще немного покрутились на позиции, и ушли в сторону кухни.
Я с облегчением вздохнул и присел отдохнуть на снарядный ящик. «Всего-то два снаряда израсходовали», — подумал я. — «А у меня их тут еще!.. И уже без тары. И куда я их дену?».
Тут что-то щелкнуло у меня в голове. «Имущество, имущество…», — какая-то мысль не давала мне покоя. Вдруг я сообразил: на позиции нет ни одной лопаты. Раньше они все время попадались мне под ногами, и я постоянно приказывал их убрать… И где они сейчас?
— Волков! Ну-ка, иди сюда… Скажи мне, друг, куда делись все наши лопаты?
Сержант потупился, и даже как-то затосковал. Мне пришлось повторить вопрос.
— Так, это… ОМОН приходил, танкисты, спросили лопаты… Мы и дали, — ответил Волков.
— А больше вы им ничего не дали?
— Нет, больше ничего, — сержант постарался не уловить в моем вопросе сарказма.
— Так, значит… Омоновцы теперь на другой стороне села, лопаты наши туда и уплыли… Но танкисты-то тут! Чего они там копают? Пойди, посмотри, и принеси обратно… Живо!
Волков понурился, но пошел выполнять мой приказ. Минут через десять он вернулся, и принес одну — единственную лопату, да и ту поломанную.
— Это все? — спросил я.
— Да, это все. Две лопаты взял ОМОН, а одну танкисты.
Я неодобрительно покрутил головой, и высказал свое единственно возможное в данной ситуации пожелание:
— Ну, тогда молитесь, чтобы мы оставались на месте. Если еще куда переедем, то будет землю копать руками.
Я махнул на Волкова, отвернулся от него, и принялся рассматривать в бинокль Первомайский. Ничего не происходило. Основные события разворачивались на той стороне, у нас же стояло затишье.
Я находился на позиции почти до самого вечера. Но больше приказа на открытие огня не было. Когда мне надоело мерить шагами промежуток между орудием и «Шилкой», я отправился к Рустаму. Он — командир батареи. Может быть, ему что-то известно об обстановке?
— Что, село заняли? — весело спросил я.
— Какое там заняли! Еле-еле вроде бы за окраину зацепились, — мрачно ответил Зариффулин.
— А чего ж тогда не стреляем? — Я удивился.
— Чтоб в своих не попасть!
Это звучало достаточно логично. Я не стал засиживаться в гостях, а медленным шагом, задумчиво опустив голову, вернулся к подчиненным.
Мое настроение смогли поднять сразу два события: во-первых, нынешний обед оказался вкуснее, чем обычно, (его можно было назвать даже «праздничным»), а, во-вторых, пришли сразу два письма — от родителей и от благоверной.
Благостную послеобеденную картину портил только Федя Коломейчук. Бедолага маялся зубами. Щеку ему разнесло в пол-лица, и стонал он довольно громко и надоедливо. Наконец, я не выдержал.
— Пойдем со мной, — сказал я Феде.
— Куда? — испуганно спросил он. Наверное, подумал, что я буду выдирать ему зубы лично — плоскогубцами. Зря боялся, я же не Бандера. Вот он, наверное, так бы и сделал.
— Пойдем к комбату, — раздраженно ответил я наводчику. — Я же не могу отпустить тебя к врачу! А комбат может. Все, давай, пойдем!
Когда я показал Федю Рустаму, он этому не обрадовался. И стал еще мрачнее, чем был.
— Тут где-то в тылах большой госпиталь, — подумав, сказал он. — Топай, Коломейчук, туда своим ходом. Вряд ли тебя кто остановит. Кому ты нужен?
