– Это у нас всегда так было.

– А завтра начнем над Горбачевым смеяться. Только что вон подсмеивались, что он сухой закон пытался навязать. И если не пресекут это, то значит у власти нет больше власти, значит, рычаги не действует, команд не слушаются. Если мы всех руководителей будем считать недостойными, и ничего не будем бояться, и уступим природному бунтарскому духу, наступит анархия… Все может измениться, Олег. Страна может так измениться, что ты ее и не узнаешь через несколько лет. Вот только хорошо это или плохо?

– Я что-то не пойму, Геннадий Семенович, вы за перестройку или против? Вы оптимист или пессимист?

– Пессимист – это хорошо информированный оптимист.

– Здорово сказано, – хмыкнул Олег.

– Как любой русский человек, я долго верил в сказки. В коммунистическое далеко. Коммунизм – утопия. И не больше того…

Что-то недоговаривал майор Чертков. Или давал Шарагину возможность додуматься самому? Какой-то вовсе не офицерский проглядывал в майоре охват, шире, круче брал он, чем любой иной встречавшийся ранее Шарагину образованный, анализирующий человек, и поражали при том спокойствие, с которым произносилось все, будто перекипело в нем самом, либо отговорил себя он расстраиваться.

…ведь не в книжках он все это вычитал… не продают у нас таких

книжек… сам дошел… докопался… допонял…

… но что же тогда получается, товарищ майор? выходит, что на

деле самые священные понятия, с которыми мы выросли –

революция, Советский Союз – ценности мнимые? что это всего лишь

выдуманные кем-то громкие слова, деревянные, ничего незначащие

божки, и мы покорно поклоняемся им, как темные язычники?..

…нельзя же так! великая страна, а мы ругаем ее! смешиваем с

грязью… в который уж раз все повторяется! во что же верить, если

мы все время торопимся отречься?!!

Мучительно-болезненый процесс происходил в сознании Шарагина. Видимо, до обещанных перемен в Союзе что-то сначала должно было переломиться в душе человеческой, в сердце. Рушилось. Постепенно, но рушилось.

Если честно, ведь и у самого Шарагина уже ни раз теснились мысли, схожие с высказываемыми майором суждениями (или ему только так казалось теперь?), но официальная пропаганда твердила обратное, и спорить с ней открыто Шарагин никогда бы не додумался; не бунтарем он был по натуре своей, философом отчасти, но не бунтарем, потому как на первом плане для него стояли с детских лет усвоенные незыблемые ценности социалистической родины, и подкапывать под них означало бы в очень скором времени потерять их вовсе.

Он легко различал все положительные и все негативные моменты такой веры, но он принял однажды присягу, как отец, как дед, как прапрадед, присягнул на верность и слово свое нарушать не намеревался, а уж тем более низвергать те понятия, на которых выстроен был весь привычный мир.

Однако, некоторые слова и рассуждения Геннадия Семеновича имели сильное воздействие, и Шарагин, лежа ночью в постели, поглядывал в сторону спящего майора, и переживал, терзался:

…без свобод мы начинаем задыхаться, но и слишком много свобод

для России – не смертельная ли угроза? разве я, разве мы все

способны, научены жить без ограничений?..

…солдат ведь надо держать в ежовых рукавицах, иначе забалуют… и

мы привыкли жить при твердой власти, привыкли к жесткости…

привыкли, что над нами стоит царь, монарх, диктатор, генеральный

секретарь, привыкли жить ради великой идеи, не ради себя, ради

России, кто как это понимает… значит, пришло время поменять и

это? каждый будет жить, как захочет… но тогда не будет никакого

порядка… никогда не будет России!.. разве в армии такое возможно?

нет! а у России получится?.. без строгости и порядка?..

…дай людям возможность выбирать, отними единоначалие – так тут

же пойдет деление на наших и не наших! а еще и междоусобица

начнется! как в гражданскую… и снова брат на брата пойдет?! дай

только волю – все перевернет лавина чувств и эмоций, без меры, без

головы всегда действуем, рубим с плеча, не умеем вовремя

затормозить…

…однако, если мы уже допустили перемены в мыслях, через это

наступит разочарование и соблазн в очередной раз перестроить

жизнь… а надо ли?..

…плохо все… да, плохо… а все ли на самом-то деле так плохо?..

…да какая, по большому счету, разница, самодержавие у нас, или

диктатура пролетариата, или культ личности, или развитой

социализм? главное, чтоб страна оставалась мощной державой, чтоб

уважали ее, за силу и дух, чтоб побаивались враги!..

Долго не выходило случая продолжить тему. Процедуры, обследования, да и настроения у майора Черткова не было, он увлеченно обхаживал сестричек.

Шарагин терпеливо ждал.

– Зачем мы рвемся за пределы собственных границ? – досадовал майор. – На запад, Европу завоевывать? Что у нас миссия какая-то тайная? Что мы все возносимся, зазнаемся? От имперских амбиций – к перманентным революциям. О собственной душе думать давно пора. Хватит разбазаривать русские силы. Все о других печемся, правдоискательством увлекаемся. С головой, с обрыва, в омут, лишь бы за правду пострадать. Ведь никто никогда спасибо не скажет! Навязанная дружба все равно рано или поздно в тупик зайдет. Навечно под нашим присмотром не останутся соседи. Вырываются поочередно. Но слабы еще, чтобы отделиться. Венгрия, Чехословакия, Польша… А сколько земель собрали вокруг себя за прошедшие века! Средняя Азия, Прибалтика, Кавказ! И хватит. А за спиной у нас – целый материк. Сибирь! Нераспаханная, непокоренная, нескончаемая! Ты бывал в Сибири? – Шарагин кивнул. – Совсем забыли о ней. Лежит себе и лежит. Наша же! Не отнять! И воевать не надо. Строить, осваивать.

Он все понимал, и, казалось, предвидел многое, догадывался, что ждет Россию, и лучшего желал стране, верил в здравый смысл, в скорые перемены, и,при всем при этом, удивительно, но как-то вновь и вновь проскальзывало у Геннадия Семеновича в разговоре, что, несмотря на все выверты истории российской, на все перегибы, на всю тупиковость ситуации,

… так и сказал: «тупиковая ветвь человечества»… вслух и не

произнесешь во второй раз…

…«и в Афгане зашли в тупик, и вся страна зашла в тупик…»

мы ни в коем случае не должны вновь, как в семнадцатом, все разрушать.

– Не пойдет это на благо отечества. Только постепенно перестраивать. Обновлять. Весь мир пойдет нам навстречу. И мы пойдем навстречу, – мечтал майор. – Медленно, но верно. У России всегда был свой путь. Надо его снова нащупать. И где-то посередине встретимся. Перемены сами собой придут. Уже не за горами. Главное – знать, чего хочешь достичь.

Видать, накипело у майора, видать, не с кем ему было раньше делиться.

– Мы, видите ли, решили, что умней всех! – переживал Геннадий Семенович. – Мы решили, что возьмем, да и построим райскую жизнь. Взяли и запросто отрезали от мира одну шестую часть, и долго удивлялись, почему эта часть самостоятельно не выживает. Сколько ж лет прошло, сколько крови пролили, прежде чем пришли к выводу, что невозможно построить рай на грешной земле. Написано ведь в Библии, что рай создан для праведников, для людей блаженных, что рай ждет людей праведных после, а не во время жизни. А мы, как всегда, замахнулись на невозможное, мы решили, что сумеем надуть Боженьку. Но не тут-то было! Он все видит, он не простил нам эту затею! – Выпалил, и тут же добавил, Афганистан сюда притянул: – И как же мы допускаем, что вольны чужую судьбу определять, коли собственную выправить не можем?

Взгрустнулось после всего сказанного-услышанного.

– А вы крещеный, Геннадий Семенович?

– Крещеный.

– И в Бога веруете?