Первыми загудели, как потревоженный улей, женщины. Мужчины потянулись за папиросками. Застолье распалось. А наш герой громко и беззаботно запел:

Актовый зал проектного института, пронизанный лучами начинающего по-весеннему прогревать солнца, был переполнен. Как всегда, на встречу с участниками войны пришли руководители института, отделов, кандидаты наук, рядовые сотрудники и недавно влившиеся с институтской скамьи молодые специалисты.

На небольшом возвышении за столом, по крытым зеленым сукном, в два ряда сидели спокойно сосредоточенные ветераны. Вел встречу замдиректора, сухонький, с живинкой в глазах, голову которого обильно посеребрила пороша, сам в дни войны командовавший инженерно-саперным батальоном.

К трибуне подходили бывшие стрелки и минометчики, танкисты и артиллеристы. Несмотря на возраст, они старались держаться подчеркнуто молодцевато и как один говорили о своем участии в боях как-то вскользь, а больше о друзьях-товарищах, с кем шли к победе, о воинском братстве и бескорыстной дружбе. Долг заставлял их стойко переносить трудности и лишения; даже попадая в экстремальные ситуации, они думали, как бы и на этом последнем сантиметре уходящей жизни, когда уже будет совсем невтерпеж, не очернить себя в глазах однополчан, не предать, не растоптать святые надежды своего народа. Этот долг могла оборвать только смерть.

Замдиректора назвал фамилию недавно принятого на должность юрисконсульта. Едва он привстал из-за стола и неторопливо пошел по направлению к трибуне, зал взорвался шквалом аплодисментов. Знали, что он долго служил в армии. Если мужество и доблесть ранее выступавших Родина одарила одним-двумя орденами или боевыми медалями, то грудь юриста походила на иконостас. Она вся сияла, сверкала и переливалась блеском, исходящим от обилия наград. Поднявшись на трибуну, он откинул голову назад, важно раскланялся, а затем по-хозяйски разместился на ней.

Его пышущее здоровьем лицо, обычно серьезно-сосредоточенное, теперь от произведенного эффекта расплылось в довольной улыбке. Про таких обычно говорят — не ладно скроен, но крепко сшит.

— О своей двадцатипятилетней службе в армии могу рассказать многое. Учитывая, что и другие товарищи хотят поделиться воспоминаниями, буду краток. За неделю до начала войны окончил юридический институт. В дни войны был следователем, прокурором дивизии, а в конце войны заместителем председателя военного трибунала армии. Этому я отдал свои молодые годы. В то время мы, военные юристы, стояли на защите правопорядка, оказывая помощь командованию и политорганам, работая рука об руку с контрразведкой. Не секрет, многие в начале войны были шокированы продвижением немецко-фашистских войск на восток, их массированными бомбежками, окружениями, забывали о присяге, которую они давали перед лицом своих товарищей. На первый план выходила борьба с дезертирами, членовредительством. Не секрет — случалось, сдавались полками и дивизиями. Надо было наводить порядок. Без дисциплины нет армии. Мы вели борьбу с дезорганизаторами тыла, паникерами, распространителями ложных слухов, со шпионами и диверсантами. В своей работе опирались в первую очередь на приказы 270 и 227.

После этих слов в зале воцарилась тишина. Она такой бывает разве что в горах, в тайге. А он продолжал:

— Работы было много, и она была далеко не простой. Заявляю — мы были бдительными, осторожными и не всегда доверчивыми к людям, совершившим преступления. Главное — быстро распознать, кто перед тобой — опасный преступник или случайно поддавшийся страху человек. — Оратор вошел в роль. — Обстановка требовала того, чтобы дела рассматривались в со ставе трех постоянных членов трибунала, причем в упрощенном, быстром порядке — в течение суток. Мы вели и большую профилактическую работу, часто выступали перед бойцами и командирами и доходчиво разъясняли им об ответственности за военные преступления.

— А приговоры к высшей мере наказания приходилось выносить? — донеслось из зала.

— А как же, — даже не останавливаясь, продолжал он свое повествование, — особенно в первый год войны. Они приводились в исполнение перед строем вновь прибывших на фронт свежих частей.

Сидящие в зале были шокированы словами выступающего. Шумок голосов, возникший в задних рядах, покатился в сторону трибуны.

Председательствующий не выдержал и назидательно постучал по графину, что стоял на столе, призывая к порядку. Толстое, бабье лицо выступающего, с маленькими свиными глазками, вспотело, становилось злым и отталкивающим.

— Минуточку, минуточку, — зачирикала пожилая дама и, привстав, продолжала: — Я вот что хочу спросить у вас. Как это вам так быстро удавалось распознать, кто перед вами —

свой или враг? Вы поделились бы своим опытом с нынешними органами правосудия — никак не могут привлечь к ответственности ни Мавроди, ни Березовского и десятки других. В зале заулыбались.

— Много, вероятно, на тебе солдатской кровушки, — тихо, но довольно внятно донеслось из зала.

Напрасно стучал по графину замдиректора, по залу уже катился гул негодования. Аудитория постепенно становилась неуправляемой.

— Разрешите и мне дополнить выступающего, — громко заявил один из присутствующих и, не дождавшись согласия председательствующего, направился к трибуне. Это был известный в институте главный инженер мастерской, отличающийся честностью и резкостью высказываний, которого остерегалось и руководство.

Подойдя к трибуне и не глядя на опешившего выступающего, он без обиняков начал:

— Смотрю я на вашу грудь и хочу узнать, как же оценивалась ваша работа, — и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Надо полагать, по количеству осужденных, по скорости формирования штрафных рот и батальонов. Ведь большинство из них, попавших туда, проявило мужество и героизм. Да и в плен часто фронтовики попадали не по своей воле. Я читал — летчикам Героя давали за большое количество сбитых самолетов, за выполнение боевых вылетов. У меня соседка Герой, так она на знаменитом «кукурузнике» совершила 620 боевых вылетов. А самой-то тогда едва за двадцать перевалило. Теперь ты скажи, а мы послушаем.

— Это решало командование, — процедил он, вытирая ладонью вспотевший лоб. Вопросы сыпались со всех сторон. С отчаянием обреченного отстаивал юрисконсульт свою позицию. Но ответы его были малоубедительными, они только настраивали присутствующих на агрессивность.

А стоящий внизу у трибуны продолжал:

— Мой брат дошел до Берлина, был командиром стрелкового батальона. У него рубцов на спине больше, чем у тебя орденов, а вот наград втрое меньше. А ведь такие, как он и сидящие за столом фронтовики, добыли, завоевали Победу. Мы склоняем голову перед павшими в бою и теми, кто оказался на чужбине, а потом по возвращении такие, как вы, с размахом, не скупясь, одаривали их высылками или даже расстрелами.

Теперь юрисконсульт находился под перекрестными взорами сыновей и сестер тех, которых судил и жаловал. В настоящий момент за его спиной не было ни всесильной компании, ни карающей палицы «Смерша». Зал, до отказа забитый сотрудниками, смотрел на него враждебно, отчужденно, с жадным любопытством разглядывая его лицо.

Подбородок «вояки» затрясся, нахохлившимся он спустился с трибуны и в глубокой тишине дошел до своего места. Сознание собственной значимости не покидало его даже в эти драматические минуты.

Сколько было в этом зале собраний, встреч, но такого еще не случалось. Расходясь, каждый в душе унес щемящее чувство вины за прошлое, творимое такими вершителями судеб…