По-прежнему стояла одуряющая духота, но день уже клонился к вечеру. Нас мучила жажда. Особенно когда наступали короткие передышки. Хоть бы глоток воды! Во рту сухо, на спекшихся губах — соль! Я облизывал потрескавшиеся от жары губы, и в моей памяти всплыл колодец в родном рязанском селе Сараи. Его давным-давно вырыл мой дед Матвей. Вспомнил я высокий журавель, обомшелый сруб из дубовых плах, уходящий вниз метра на четыре, откуда всегда тянуло свежестью, даже холодом, с блестевшим внизу зеркальцем воды, в которое с любопытством заглядывали проплывавшие в вышине облака. Дом наш стоял на большаке, и редко кто, проезжая или проходя мимо, не отведал бы водицы и не похвалил ее. А она была по-росному необыкновенно чиста и холодна и какая-то хрусткая. От ее ледяного ожога иголками кололо в горле, но не было сил оторваться от большой медной кружки — так хотелось испить ее до дна… Фашисты, натолкнувшись на стойкость гвардейцев, не прекратили атаки, их натиск даже возрастал.

Огонь с фланга доставил им немало неприятностей, коль три танка, отделившись от основной массы, устремились на группу Дышинского. Вскоре вражеские танки уже утюжили траншею, где располагались разведчики, но, к счастью, они по скрытому ходу сообщения успели уйти в овраг, лишив противника возможности покончить с ними. При этом один из фашистских танков был подбит гранатой, а когда он подставил борт, этим воспользовались наши танкисты. Внутри танка произошел взрыв, сбросивший в сторону орудийную башню.

Но, несмотря на ощутимые потери, немецкие танки упорно шли вперед. Два передних «Тигра», подвывая моторами и плеская огнем, почти достигли рубежа наших окопов, готовясь крушить их огнем и гусеницами.

— В случае чего поддержишь меня, — попросил Юра, примеряя в руке связку гранат, намереваясь, когда танк приблизится, сподручнее бросить ее.

У меня только от одного вида идущего танка бешено заколотилось сердце, во рту сделалось сухо. Было страшно и Юре, но злоба прожгла, вытеснила из груди страх. Осознанная необходимость исполнения долга взяла верх. Но Юру упредили. В самый критический момент оба танка, один за другим, были подбиты: первый загорелся, когда его борт прошил снаряд, а у второго была перебита гусеница. Разложив ее перед нашими окопами, танк остановился, задрав кверху длинный с набалдашником ствол пушки. Вскоре и он был добит — заклинило башню. И мы от души радовались успеху наших собратьев-танкистов. Да и как не радоваться? Вот впереди замер еще о дин танк, чуть правее слетела башня с другого, а вскоре зачадил, засочился струйками дыма третий. Из подбитых машин выскакивали фашисты, которых разили наши очереди. Армада танков явно торопилась и намеревалась пробиться именно здесь — ведь перед врагами лежало шоссе в наш тыл, на Ломово, Корочу. В их планы не входила задержка. Они нервничали, почему и шли вперед нахраписто, напролом.

А над нами по-прежнему висела «рама». Некоторое время мы на нее как-то не обращали внимания, теперь заметили снова. Наконец, прекратив атаки в лоб, вражеские танки остановились, а потом начали отползать назад. Автоматчики, прихватив раненых, по прятались в бронетранспортеры, и вся стальная армада зашевелилась, начала как-то сжиматься, съеживаться.

«Что они делают? — недоумевали мы, наблюдая за необычным поведением немцев. — К чему нам готовиться?»

И вдруг армада, стоящая перед нами, попятившись на 200–300 метров, развернулась и начала обходить Шляхово справа. Мы оказались для врага твердым орешком и явно пришлись не по зубам. Мы не верили своим глазам, но это было именно так. Значит, мы устояли?!

Над опаленной огнем и солнцем степью спадал накал боя. Лишь по-прежнему неумолимо клевали и клевали броню немецких танков снаряды, выпущенные из засад. Никто из нас не знал точно, сколько длился бой. Время будто замерло. Время — оно двояко: то летит скоротечно, то бесконечно растягивается. Теперь мы оказались вроде без дела. Только у нашего санинструктора Жени Ударцевой дел было невпроворот. Под ураганным огнем врага она в течение дня где перебежками, где ползком металась от одного окопа к другому, оказывая разведчикам первую медицинскую помощь. И, наблюдая за ней, мы поражались, откуда в девичьем сердце столько опыта, женской жалости, сострадания и понимания. Вот и сейчас, сидя на корточках, она ловко и быстро перевязывает раненного в спину Мишу Каплуна.

Используя прежнюю тактику и ведя огонь в том же темпе, наши танки продолжали преследовать врага. Вскоре вся впереди лежащая местность была очищена от немцев. Одиннадцать их танков остались догорать в степи. Тяжелый черный дым шлейфами тянулся над степными просторами. Из некоторых танков доносилась трескотня — это рвались патроны, а иногда с грохотом рвался боезапас и взрывом бросало на землю массивную башню.

— Да, не будь танков — всем бы нам крышка, — произнес Пратасюк. Сидя на краю окопа и с жадностью затягиваясь самокруткой, он осматривал поле недавнего боя.

— Нет, друзья, дело не только в танках, а в нашей уверенности, что выстоим, что должны выстоять, — подвел итог подошедший Дышинский.

И все разом оживились. С ним мы чувствовали себя легко и просто. Наш ровесник был во всех вопросах более зрелым человеком, чем мы.

По-прежнему жаром дышала раскаленная за день степь, зыбилась, дрожала в мареве даль.

Казалось, от грохота не только полопаются барабанные перепонки, но и расколется, не выдержит напряжения и сама земля. Но люди выдержали. Они знали, что так надо, иначе нельзя.

День угасал в душном мареве пожарищ и пороховых дымов. Как-то незаметно, хотя их давно с нетерпением ждали, спустились запоздалые сумерки. На окрестности легла давящая тишина, но она теперь казалась неестественной.

Нам удалось не только отстоять свой рубеж, не дать врагу ворваться в село, но и выиграть у врага самое бесценное — время.

Едва стемнело, в Шляхово вновь начали втягиваться наши подразделения, которые десять часов назад его покинули.

От прибывших мы узнали, что немецким танкам не удалось и за селом продвинуться далеко. Едва обойдя Шляхово, по дороге на Ломово они встретились с противотанковой бригадой, спешившей нам на помощь. Артиллеристы с марша вынуждены были вступить в ожесточенный бой и окончательно расстроили планы немцев на дальнейшее продвижение.

Итак, два расчета «катюш», несколько экипажей бесстрашных танкистов 48-й танковой бригады гвардейского танкового корпуса генерала A. C. Бурдейного да около семидесяти солдат и офицеров нашей 96-й отдельной разведроты дивизии выполнили свой долг. Для нас было важно выиграть время — а помощь, мы верили, придет. Должна прийти. Страшно мучила жажда. Губы, казалось, спеклись, во рту едва помещался одеревеневший, распухший язык.

А вскоре расторопный старшина Колобков приехал к нам с ужином. Хоть с утра во рту не было макового зернышка, все бросились к термосам, наполненным ледяной, родниковой водой. Я пил и не мог оторваться от котелка, хотя до боли ломило зубы, а глотки воды с ёканьем катились по пищеводу. Казалось, никогда не напиться. И ничего в этот миг не было для нас дороже воды.

Напившись вволю, мы в изнеможении легли на еще дышащую жаром землю. Создавалось впечатление, что жар исходил даже от травы. Не хотелось не только шевелиться, но и думать.

Я лежу и не верю этой звенящей тишине. Смолк бой, а тело еще не отошло, оно еще гудит, как после длительной езды на лошади. Уже засыпаешь, а ощущение такое, как будто сидишь в седле и тебя все еще покачивает в такт движения. И все прошедшее за день теперь казалось каким-то кошмаром, страшным сном. Горьковатый запах полыни, созревшего донника лез в нос, щекотал в горле. Потом на меня навалился сон. Но и сон был тревожным. Несколько раз я просыпался: снова и снова снился бой. Он преследовал и не отпускал меня до самого утра. И только утром я избавился ото всего, что меня заставляло вскакивать и искать свой автомат, хотя он и лежал в изголовье. А Канаеву все нипочем. Словно и не было ни боя, ни одуряющей жары. Он снова в окружении товарищей, в центре их внимания.