Зорге увидел дырки на ботинках лежавшего агента полиции. Он
попросил служанку дать ему пару новых туфель — он был неравнодушен к
обуви, и у него всегда лежала куча новых, щегольских ботинок.
Аояма туфли взял и, дождавшись, пока Зорге поднялся наверх, сказал служанке:
— Он страшный человек, когда сердится... Я не думал, что он
такой.
И все-таки они заставили женщину прийти в полицию. Начальник
спецотдела Мацунага составил протокол: где родилась, чем занималась,
когда познакомилась с Зорге.
— Вы должны дать письменное обещание покинуть его, — сказал
полицейский, — и тогда вас можно будет спасти.
— Я не дам такого обещания, — ответила Исии-сан, — ни устного, ни
письменного...
— Следовательно, — сказал Мацунага, — на этих днях протокол уйдет в
центр, и вы навсегда будете опозорены презрительным подозрением.
В тот же вечер Зорге пригласил в маленький ресторанчик Мацу-нагу,
Аояму, переводчика германского посольства Цинашиму и Исии-сан. Зорге
поил гостей до ночи и просил об одном — разрешить Исии быть с ним под
одной крышей. Мацунага отрицательно качал головой. Он продолжал
отрицательно качать головой, когда сделался совсем пьяным.
Зорге помог
ему подняться, и они ушли. Их долго не было.
Переводчик немецкого посольства Цинашима обернулся к Исии и шепнул:
— Полиция плохо думает о Зорге. Лучше вам не бывать у него.
Я буду защищать вас, потому что я японец, но лучшая защита для
вас — расстаться с ним.
Поздно ночью, сидя около своей старенькой пишущей машинки, Зорге
негромко говорил:
— Больше тебе ходить ко мне нельзя... Я буду тосковать, но ты
не приходи.
— Ничего... Я боюсь не за себя, я за тебя боюсь.
Он быстро взглянул на нее.
— Знаешь, как страшно, когда болит раненая нога в холода... выть
хочется — так страшно болит раненая нога. А у скольких солдат так
болят ноги и руки? А сколько таких, как я, солдат сгнило на полях
войн? Воровство — вот что такое война, малыш... Человек — малень
кий бедный солдатик. Когда начинается война, солдатик не может
сказать «не хочу». Я стал умным, поэтому и делаю так, чтобы войны
больше не было...
Он запнулся на мгновение и поправился:
— Стараюсь так делать, во всяком случае. Это моя работа, понимаешь?
Моя настоящая работа...
— Цинашима-сан сказал, что за тобой следят... тебе не верят...
— Зорге делает хорошее дело, — продолжал он тихо. («Он говорил с
таким прекрасным акцентом», — вспоминает Исии-сан, и тонкие пальцы ее
рвут тонкий шелковый платок, и громадные глаза кажутся невозможно
скорбными, увеличенными толстыми стеклами очков, — в тюрьме у нее
испортилось зрение.) — Война страшна. Человек несчастлив. Понимаешь, —
продолжал он,— Зорге делает хорошо. Потом я умру. Это правда. Я умру.
Что поделаешь? Зато люди будут счастливы. И ты будешь жить. Если Зорге
не погибнет, вам будет трудно жить. Вам, японцам. А если я сделаю мою
работу, это будет для японцев счастьем. Это правда...
4 октября 1941 года они виделись в последний раз именно в тот день,
когда, за шесть лет до этого, впервые встретились. Она тогда работала в
ресторане «Золотой Рейн», «Рейн-гордо» — так произносят это японцы. Он
там праздновал свой день рождения. Один.
Сидел и пил шампанское, и
смотрел на нее, и улыбался. А назавтра они увиделись возле музыкального
магазина на Гинзе. «Какую пластинку тебе подарить?» — спросил он.
«Итальянца Джильи», — ответила Исии. Зорге покачал головой: «Я лучше
тебе подарю Моцарта».
Они долго слушали пластинки в этом большом магазине, и постепенно
мир смолк, и стало вдруг тихо, и был для этих двух — сорокалетнего Зорге и
юной Исии — только веселый, озорной, мудрый Моцарт, полный свободы,
любви, весны...
4 октября 1941 года они сидели в ресторанчике «Ломайер» и молчали.
Потом Исии подняла за него бокал с шампанским — ему исполнилось сорок
шесть лет.
Она пожелала ему счастья, здоровья, долгих лет жизни. Он усмехнулся и
спросил:
— Полицейский у тебя уже был?
Она молчала кивнула головой. Мацунага приехал к ней с протоколом ее
допроса. Он сжег эти бумаги в маленькой японской печке
«хибати».
«Если об этом узнает хоть одна живая душа, — сказал он, —
погибнем мы оба, причем вы-смертью более мучительной, чем я".
Усталая улыбка тронула лицо Зорге. Он погладил ее руку. Потом, закрыв
глаза, притронулся пальцами к ее щеке. И так замер на мгновение.
— Все будет хорошо, — шепнул он. — Теперь Мацунага будет все
гда защищать тебя, помни это.
Больше они не виделись: вскоре Зорге был арестован. Исии-сан
арестовали только в сорок третьем году под хитрым предлогом: у нее в доме
жил мальчик-студент, читавший книги запрещенного философа. Мальчика
вызвали на допрос.
— Что ты знаешь об этой Исии-сан, женщине — государственном
преступнике?!
Мальчик ничего про нее не знал. Его выгнали из института, а ее
арестовали. В тюрьме шесть женщин сидели в десятиметровой грязной
камере, полной клопов, вшей, блох. Женщин вешали за ноги к потолку и так
допрашивали. Мужчин пытали в коридорах на глазах женщин, страдание
было двойным — и физическим и моральным.
— Я чувствовала, что не выдержу этого ада, — рассказывает Исии-сан.
— Два следователя допрашивали меня попеременно. «Спросите обо мне
начальника спецотдела Мацунага», — рискнула я.
«Теперь Мацунага будет
всегда защищать тебя», — помнила я слова Зорге, сказанные им в наш
последний день. Зорге всегда говорил правду.Он спас меня и тогда: Мацунага подтвердил, что я ни в чем не виновата. И меня выпустили из
тюрьмы. Это Зорге спас меня. Он дал мне силу, он дал мне защиту, даже
когда сам был беззащитен
— А что было потом? — спрашиваю я.
— Потом была победа, — продолжает Исии-сан. — Ваша победа.
Победа Зорге. Победа, принесшая Японии освобождение от
ми-литаризма...В маленьком журнале я прочитала, что Зорге был казнен.
