Видя недостатки и проблемы строя желал кардинальных перемен,
но считал, что изменения должны быть серьезно продуманы, проводиться в интересах самых широких слоев
населения и в рамках закона и логики, а не стихийно.
Он не был членом партии, но верил в возможность
социализма европейской модели - с частной собственностью, свободой предпринимательства, открытыми
границами, конвертируемым рублем и сохранением в руках государства недр - всего лишь.
Увы, большинство было настроено менее романтично и отцу это стало ясно.
Накануне "смутных времен",
не побоюсь сказать голодной зимой 1989 года, в откровенном разговоре с дочерью Дарьей - художницей,
он признался: "Грядет хаос, если вы с мужем решите поработать некоторое время за границей - я пойму."
"А как же ты, папа?!" - спросила она. "Я останусь до конца. Создатель Штирлица уехать из России не имеет права".
Эта преданность Родине и чувство личной ответственности за миллионы поверивших ему читателей предопределяли
все его поступки.
Фразу одного из отцовских литературных героев - писателя Никандрова из "Бриллиантов дл
я диктатуры пролетариата": "я мою землю, кто бы ею не правил, люблю" можно считать и его жизненным кредо.
Легко было критиковать в те времена драконовские советские порядки из - за кордона, значительно сложнее -
писать, оставаясь в стране за железным занавесом. Юлиан Семенов выбрал последнее и, если сейчас молодые
россияне (как и их родители когда - то) с интересом читают его книги и смотрят фильмы по его произведениям,
значит все он в своей писательской жизни сделал правильно.
"Нельзя быть Иванами, непомнящими родства" - часто повторял отец, считавший святым долгом каждого живущего
хранить память об ушедших, а в письме к замечательному русскому танцору Лифарю сказал: "Жизнь человека -
это память по нем".
Если писателя Семенова знают миллионы, то Семенова человека - помнят все меньше
и меньше. И горько это, ибо человеком он был редкостным. Надеюсь, что благодаря этому сборнику читатели
смогут убедиться в этом сами.
Ольга Семёнова
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Юлиан Семенов о себе, о работе, о Штирлице
У каждого человека есть альтернатива: либо
смириться и бездействовать, либо пытаться
сделать хоть что-нибудь.
Пусть не хватит сил,
но попытка подняться похвальна.
Юлиан Семенов
Чтобы добыть огонь, надо высечь искру. Высекание — это длительный и шумный труд, это как речи писателя, в то время как его
истинный труд — это искра. Важно, на что обращают внимание: на
процесс высекания или на саму искру; на речи или на книги. Процесс
высекания — либо самолюбование, либо сбор материалов для книги
об огне.
Я далек от того, чтобы считать, будто смог добыть огонь. Но прилагал максимум усилий, чтобы высечь хоть какую-то искру. И процесс
высекания этой искры был для меня великолепным поиском, который
начался давно: может быть во время первой бомбежки Москвы, — а
ведь я тоже пел: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей
земли не отдадим», но и тогда, в этом ужасном и страшном, я видел
друзей отца — писателя Владимира Лидина и журналиста Эзру
Виленского, которые, чтобы преподать мне урок самообладания, во
время бомбежки терли друг другу спины в маленькой ванной на
Спасо-Наливковском, и мне, десятилетнему, было стыдно выбегать
на улицу и блевать от страха.
Может быть, этот процесс высекания продолжался в Берлине, на
развалинах Унтер-ден-Линден, весной 45-го, когда я познакомился
мальчишкой с Берзариным, Боковым, Телегиным, Лесиным и воочию
увидел высокое достоинство победителей? Может быть, это случилось в 52-м, в Институте востоковедения, где я впервые понял —
до слез горькую — цену мужской дружбы? Или наблюдая моего научного руководителя И. Рейснера в МГУ, — не знаю, когда точно: даты
важны для некролога или, в лучшем случае, энциклопедии.
Во всяком
случае, если без точных дат не обойтись, то осенью 1955-го я пришел
в «Огонек», и полетел в Таджикистан как их спецкор.
С тех пор я
благодарен журналистике, которая так помогала высекать искру, в
быстром свете которой мне посчастливилось видеть лица Хо Ши
Мина и Луиса Корвалана, принца Суфанувонга и Дюкло, Твардовского
и Орсона Уэллса, Петра Олейникова и Вана Клиберна, советника
Джона и Роберта Кеннеди Пьера Сэлинджера — за день перед
убийством Бобби, и Матадора Домингина — друга Хемингуэя,
Шандора Радо и подруги Зорге — Иисии, помощника Даллеса — Пола
Блюма и помощника Канариса — Бамлера; в эти же годы я смотрел в
глаза генералу Пиночету — тогда он козырял Альенде, доктору
Веддингу — полковнику СС Швенду, ныне арестованному в Перу;
жизнь сводила меня с одним из лидеров «Роте армее фракцион»,
Хорстом Малером, арестованным ныне, с американскими летчиками,
которые прилетали на отдых из Сайгона — на Борнео, с летчиками,
которые начали летать в 45-м году, защищая Берлин от американской, союзной нам авиации; со многими людьми сводила жизнь
— и за это я благодарен журналистике, ибо с нее начался отсчет
времени в моей работе....
Однажды, встречаясь с читателями на конференции в библиотеке, мне пришлось отвечать на вопросы: «Как можно стать писателем? Какие есть учебные пособия?
Как можно поступить в Литературный институт?» Сначала я думал посмеяться над их детской
наивностью, но потом решил, что это неверно, потому что паренек,
который интересовался литературной учебой, был славным, улыбчивым и каким-то обнаженно-доверчивым. Я глубоко убежден, что
литературе нельзя выучиться в институте. Лучшие университеты писателя — это жизнь.
Но если и существует в мире главное учебное
пособие, так сказать инструмент, помогающий становлению писателя,
то это, бесспорно, журналистика.
Бросив рассказы, доктор Чехов
поехал как журналист на Сахалин. Отрываясь от своих губернаторских обязанностей, писал очерки Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. С фронта в газету писал репортажи Алексей Толстой,
шолоховская военная публицистика оказалась предтечей «Судьбы
человека», герои леоновских корреспонденций становились глыбами
— характерами в его прозе.
У Симонова есть книга «Остаюсь
журналистом». Зависть — дурное человеческое качество, но я,
признаться откровенно, завидую этому великолепному и простому
заголовку, в котором большой писатель присягает на верность тому
университету, без которого не может быть настоящей литературы...
