ФИГАРО. Выдумываете вы все, сударь.

БОМАРШЕ. Она его закопает, поверь мне. Писатель отличается от всех других смертных — даже самых умных — тем, что он придумывает мир своих людей. Мемуарист, вспоминавший былое, не писатель; философ, загоняющий человечество в рамки схем и организаций, — не писатель, совсем не писатель! Лишь тот может считаться писателем, кто из ничего создал нечто! Я порой смотрю на людей мудрых, на тех, кто больше меня знает фактов, все равно мне ясен он, а я ему — нет; я предвижу возможное, он предвидит очевидное, а между возможным и очевидным такая же разница, как между настоящей «Столичной» и водкой «Смирнофф».

ФИГАРО. Что она ему может сделать?

БОМАРШЕ. Возможны варианты, как напечатает «Тайм» — в объявлениях по обмену женами. Во-первых, можно написать кое-кому, что пьеса зловредна и несет в себе кое-что. Но это слишком в лоб, хотя действует безотказно. Можно похитить черновики пьесы и выдать их за свои, переписав через копирку на старую бумагу. Можно заказать аналогичную пьесу какому-нибудь холодному ремесленнику и, таким образом, убить тему. Можно натравить энциклопедистов — те готовы съесть сырую свинину без хрена. Можно доказать продюсеру, что на эту пьесу не пойдут, и театр понесет убытки. А можно устроить обсуждение в салоне театра — это венец всего!

ФИГАРО. А что будет здесь?

БОМАРШЕ. Искусство интриги заключается в том, чтобы вовремя повесить на стенку ружье. Поживем — увидим!

В комнату входит ЖЕНА писателя. БОМАРШЕ и ФИГАРО исчезают.

ЖЕНА. Извини, пожалуйста! (Смотрит программу ТВ — передают показ мод салона «мадам Рубинстайн».) Какая прелесть!

ПИСАТЕЛЬ (выключает ТВ). Будь проклят век информации! Пожить бы хоть месяц при свечах, без чертовых транзисторов и телевизоров.

ЖЕНА. Ну-ну, попробуй...

ПИСАТЕЛЬ. Что тебе?

ЖЕНА. Надо купить лангустов, землянику и каракатиц к сегодняшнему ужину — ты ведь пригласил посла...

ПИСАТЕЛЬ. Солнца нет, а деньги тают.

ЖЕНА. Сходи один раз в супермаркет, и ты убедишься, что я не жгу деньги, а разумно их трачу.

ПИСАТЕЛЬ. Все люди покупают в лавках. Расфасованное и взвешенное. А тебе же надо обязательно ездить в супермаркет.

ЖЕНА. Можно подумать, что калории нужны мне. Я сижу на диете. Обычная севрюга из Персии меня устроит, а ты устроишь сцену, что о тебе никто не заботится в этом доме, никто тебя не холит и не нежит, если на завтрак не будет грейпфрута с Таити и марискос из Лиссабона.

ПИСАТЕЛЬ. Ты же видишь — я работаю! Можно с калориями чуть позже?!

ЖЕНА. Выпиши чек.

ПИСАТЕЛЬ. Это чудовищно!

ЖЕНА. Хорошо, можешь идти с послом пить кофе в свой клуб друзей великого Кормчего. Там, кстати, говорят, роскошные длинноволосые блондинки щекочут тебе шею своими хвостами!

ПИСАТЕЛЬ (выписывая чек). Ты что — сошла с ума?!

ЖЕНА. Это ты сошел с ума! Ко мне звонят десять раз в день и сообщают последние новости о тебе! То ты у маоистов, то у лесбиянок, то еще черт знает где! Я не прошу тебя быть монахом, но улаживай, пожалуйста, свои политико-сексуальные дела без оповещения в печати!

ПИСАТЕЛЬ. Кто тебе приносит эти сплетни?!

ЖЕНА. Сплетни?!

ПИСАТЕЛЬ. Грязные сплетни! Эта блондинка была журналисткой! Это клевета!

ЖЕНА (в ярости). Клевета?!

Писатель включает диктофон. Звучит ария Клеветы. ЖЕНА уходит, хлопая дверью. Писатель снимает трубку телефона, набирает номер.

ПИСАТЕЛЬ (полушепотом). Алло, это я. Слушай, какая-то сволочь рассказывает ей про... Да. Кто был в клубе, ты не помнишь? Тогда, именно тогда! Ну... Еще кто? Еще? Этот не мог, он только что развелся. Да? А где она сидела? У окна? Она. Скотина. Ее не стал снимать Стэнли Крамер, и она решила, что это сделал я. Слушай, позвони ко мне, а я не буду брать трубку. Поговори с женой и объясни ей, что я был с журналисткой с телевидения. Да... Пока!

Писатель отматывает пленку и слышит свой голос: «Бомарше, ты обязан понять меня». Диктует.

ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Почему я должен всех понимать, всем все прощать, всех за все ценить! Кто обязал меня работать Христом?! (Телефонный звонок.) Кто бы меня понял — в конце концов?! (Поднимает трубку.)

ЖЕНА (из-за стены). Положи трубку!

ПИСАТЕЛЬ (кладет трубку, продолжая диктовать). «Ремарка — вернулся Анри».

ПИСАТЕЛЬ (голосом Анри). Рассорившись с моим театром, ты станешь кричать в пустоту! Никто не сможет сыграть твои слова так, чтобы их услышали тысячи. А что касается насущного хлеба, я дам тебе сто луидоров.

ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Сто луидоров! Он даст нам сто луидоров! Мы тратим в день десять! Бомарше нужна калорийная пища, он не может сидеть на желудевом кофе и сэндвичах!

ПИСАТЕЛЬ (голосом Анри). Мадам, я очень сожалею.

Писатель подкрадывается к двери и прислушивается к разговору жены за стенкой, разговор состоит из саркастических междометий: «Ах, так! Ну, понятно! Бедный! Скажите на милость!» Писатель, возвращаясь к столу, осторожно снимает трубку и сразу же слышит грозный голос жены: «Опусти трубку!» Писатель в ярости отходит к проигрывателю и включает арию из «Севильского цирюльника». Когда ария кончается, писатель прислушивается: за стеной — тихо. Он отматывает пленку в диктофоне и слушает последнюю фразу: «Мадам, очень сожалею».

ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Ты думаешь, он сказал мне правду про Эсхила?

ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Хотела бы я знать, кто из мужчин вообще говорит правду. Нет, нет, это не печатать! (Отматывает пленку.) Не знаю, родной, я ничего не знаю. У меня сердце разрывается от боли за тебя.

ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Просто он боится играть мои сатиры. Древних играть удобней: меньше придирок, поэтому он придумал это белиберду про Пюбилье и Рошара! «Актеры хотят играть чистую классику!» Актер — это смесь проститутки и ребенка! Это зверушки! Что они могут?! Лицедействовать, изображая нечто! Они лишены мысли и сердца — вместо этого Господь одарил их женской чувственностью!