Ричард тронул затылок Ганса:

— Почему ты не возишь воду или пиво?

— Потому что я пью виски или вино, — ответил тот, не оборачиваясь.

— Они калорийней.

— Показывайте ему, как к вам лучше подъехать, — сказал Ричард Ольге.

— Ко мнe?

— Конечно! Вы что, не узнаете Челси?

— Я путаюсь в этом чертовом городе! В Нью-Йорке все по номерам и нет таких кривых переулков...

— Сколько времени здесь живете?

— Неделю. По-моему, сейчас направо, но у меня же не прибрано...

В маленькой комнатке Ольги глыба занял все пространство, внимательно оглядел вещи, разбросанные на диване, остановился взглядом на купальнике, покачал головой:

— Сейчас в моде замшевые... Кстати, если я возьму вас ассистен том по тарифно-таможенному праву, платить буду — поначалу, ко нечно, — двести фунтов в неделю... Впрочем, у меня есть друзья в рекламе... Можете переодеться в ванной, покажитесь в купальнике, глядишь, продам вас в фотомодели, хороший заработок.

— Мои хозяева живут через стенку... Если вы станете ломиться в ванную, я закричу, и они вызовут полицию...

— Мисс Кент, я вышел из того возраста, когда насилуют... Я не справлюсь с вами... И потом, я могу спать только с теми женщинами, в которых чувствую симпатию к себе... На свете таких много: Квазимод ценят...

Ольга секунду колебалась, потом вышла в ванную, взяв с собой купальник.

Ричард достал из кармана крохотную плоскую коробочку и словно бы втер ее в ножку кровати; вторую такую же коробочку, но еще более крошечную, укрепил на днище старомодного телефона.

Когда Ольга вышла в купальнике, Ричард оглядел ее, закурил и, поднимаясь, сказал:

— Похудейте на десять килограммов, тогда помогу заключить контракт.

С понедельника выходите на работу — курьером и ассистентом по таможне... Контракт заключим на месяц, там посмотрим.

— Ой, спасибо вам... Я не знаю, как вас зовут... Вы не могли бы дать мне аванс?

— Сколько?

— Двадцать фунтов... Хоть вы и велите худеть, но есть хочется... На диету садятся сытые люди...

Глыба усмехнулся:

— Это верно, — и, открыв дверь, протянул ей три десятифунто вых банкноты. — Напишите расписку, что получили аванс в счет еженедельной выплаты.

В машине, протянув Гансу бумагу, подписанную Ольгой, сказал:

— Проверь отпечатки пальцев. Пусть посчитают ее почерк. Зап роси частное детективное бюро Джеймса, а сейчас меняй колымагу и слушай все ее разговоры, — девка, что надо, но чем черт не шутит, я вернусь на такси...

Звонок старинного телефона был колокольчатым, мелодичным, совсем не таким, как у нынешних аппаратов, — те пронзительно-тревожны, словно крик обреченного в раскаленной пустыне.

Ольга ответила на американский лад: — Спикинг...* Говорю.

(Неделю после приезда они с Дином прожили в Глазго, сняв две комнаты в доме, похожем на этот; Дин таскал ее по городу, заходил в аптеки, магазины хозяйственных товаров, похоронных принадлежностей, цветов, в бюро по скупке утиля, на кухни ресторанов, в бордели, конторы по ремонту лифтов, потом отвез в порт, расположенный неподалеку, провел с нею сутки в пакгаузах, добиваясь, чтобы Ольга точно схватила английские спецификации и подобрала американский эквивалент, — мисс «Элизабет Кент» американка, это надо помнить постоянно: с одной стороны, доверчивая детскость, а с другой — врожденное ощущение корректного превосходства, которое прежде всего выражается в яростной критике собственной страны.)

— Это я, малыш, Бобби... — голос мужчины был мягкий, низ кий. — Приедешь?

(«Бобби» был связник Дина, горбоносый, вечно нахохленный врач-стоматолог Абдрахман Саун; Дин сказал Ольге, когда они вернулись в Лондон: «Здесь умеют рассчитывать голоса на компьютерах и по ним определять человека лучше, чем в шарашке Александра Солженицына, ни ты мне, ни я тебе звонить не будем. Если Саун отлучится от телефона, а дело горит, звони к рэб Мовше, он служка в синагоге, вечно на боевом посту, собирает единоверцев, чтобы свергнуть диктатуру пролетариата...»)

— А ты купишь пива? — голос Ольги был ликующим, хотя лицо, — от недавнего напряжения, — постарело, собралось неожиданной для нее жесткостью.

— Неужели взяли?!

— И уже получила аванс... Еду!

Ганс выключал приемник, закурил, обернулся к своим пассажирам — юноше и женщине...

...Ольга вышла из подъезда старенького особнячка (сняла комнату в день прилета в Лондон; хозяева — старые приятели Грэйва, во время войны служили в морской разведке; из самолета Британской авиакомпании «группа Грэйва» выходила поврозь, — совершенно незнакомые друг с другом люди); на плече сумка, как у хиппи; идет себе по Лондону товарищ Лыскова в джинсиках, адидасах и штопаном длинном джемпере, ни дать ни взять — здешняя; переходя улицу, оглянулась по сторонам; мгновенно с р и с о в а л а потрепанную развалюгу, битый-перебитый автомобиль «остин», водителя в дымчатых очках за рулем и двух пассажиров на заднем сиденье, мужчину и женщину.

Она не смогла увидеть их лиц, — надо играть счастливую рассеянность, — человек, получивший работу, ни на что не обращает внимания, город кажется ему сказочно-красивым, люди — прекраснодушными, будущее — сказочным!

Ольга, однако, словно бы ощутила мужчину, сидевшего на заднем сиденье; то мгновение, которое она видела его контур, отложилось в памяти навечно; главный признак — очень узкоплечий.

Ольга шла быстро, иногда переходила на бег, шаловливо размахивая сумкой, возле станции метро зашла в магазин, остановилась около витрин с пирожными и тут-то увидала в зеркале, что было за продавцом, того, кто ее пас: действительно, очень узкие плечи, нездорово-бледное лицо, пиджачок в мелкую клеточку и брюки-дудочки, давно не глаженные, — в толпе такого не отличишь, одет типично.

— Пожалуйста, два пирожных, — сказала Ольга, показав глазами на бисквиты.

— Не советую, мисс, — ответил продавец, — их привезли утром. Самые свежие «близзи», только что из кондитерской, очень рекомендую...