А Хуан умер год назад: разрыв сердца; бизнес с нами поставил его на
грань банкротства; семь детей; обостренное чувство ответственности;
крушение надежды — он очень верил нам, когда начинал свое Дело...
ТРИ ПЕРЕВОДА ИЗ ОМАРА КАБЕСАСА С КОММЕНТАРИЯМИ
Омару Кабесасу, команданте герильеро, что примерно соответствует
званию генерал-лейтенанта, тридцать семь лет.
Худенький, крепкий,
громадноглазый, он часто ходит в тенниске, джинсах и сандалиях — ни дать
ни взять учитель или техник. Тем не менее на улицах его узнают сразу же
все без исключения — один из отважнейших борцов против Сомосы, в горы
ушел шестнадцатилетним, ныне один из самых молодых ветеранов.
В
Соединенных Штатах и Европе Омар более всего известен как выдающийся
писатель. Его книга «Горы — это значит больше, чем бескрайние зеленые
стали» (у нас в журнале «Иностранная литература» заголовок был изменен:
«Уходя в горы...») приобрела огромную популярность, бестселлер
— Знаешь, вчера я наконец подсчитал, сколько мои литературные
агенты перевели гонораров, — сказал он (мы дружны не один уже
год). — И ахнул! Миллион долларов! Девятьсот девяносто тысяч я от
дал Сандинистскому фронту... Я бы все отдал, но янки наладили эко
номическую блокаду, и теперь мы вынуждены продавать «Мальборо»
за доллары, а я курю три пачки в день, так что заначил на сигареты...
Когда мы расстались в прошлом году, Омар был комиссаром министерства внутренних дел... начальником ПУРа; прилетев в этом году, я
встретился уже с заместителем министра.
— Вчера руководство республики приняло решение, — сказал
Омар, — все министры и команданте разъехались на праздники в
горы, к сборщикам кофе, на границу с Гондурасом. Меня откоман
дировали в тот район, где я начинал партизанскую борьбу. Видимо,
ЦРУ не преминет устроить вылазку наемников именно во время праз
дников: урожай кофе в этом году отменный, конъюнктура на рынке
в нашу пользу, это реальное золото, поэтому все мы и отправляемся
поближе к тропам контрас.
...В Матагальпе — это в ста тридцати километрах от столицы Никарагуа,
именно там начинается Северный фронт, — каждому отправляющемуся в
горы дают автомат, прикрепляют на лодыжку левой ноги «смит-вессон», в
машину садятся два автоматчика, и начинается путь в Хинотегу, а оттуда, по
красному, ввинчивающемуся в небо проселку на асиенду Лос-Ногалес.
Отсюда совсем уж рукой подать до Гондураса.
...Ночь здесь кажется затаенной и непроглядной, фары тревожно
высвечивали жирную, ярко-зеленую листву неведомых тропических
деревьев, стоявших недвижной стеной, намертво связанных друг с другом
удушающим объятием лиан. Когда входишь в наш равнинный сосновый бор
или поднимаешься на крымское платановое высокогорье, все видно окрест,
взору открываются поля, перелески молодого березняка, синие дали; здесь
же, в тропиках, ступив в лес — если, впрочем, сможешь, каждый шаг
приходится прорубать мачете, — ты сразу же начинаешь ощущать гнетущее
чувство одиночества.
Омар писал в своей книге: «Одиночество — это когда начинаешь
забывать шум машин, когда тебе по ночам постоянно мерещится электрический свет; одиночество в том, что в горах ты видишь только темные
тона, тяжелую зелень — ни синего, ни голубого, ни желтого, ни
фиолетового; тебе не хватает любимых песен, женщин, тоскуешь по семье,
по школьным товарищам, маме, братьям.
Так хочется, чтобы все это
вернулось... Оторванность ото всего, к чему привык, — это и есть самая
страшная форма одиночества... Никто тебе не улыбнется, не поцелует, не
приласкает... Даже дикие звери в лесу, птицы в небе, рыбы в голубых ручьях
ласковы друг к другу...
Жить без самого простого человеческого тепла, без
ласки значительно труднее, чем голодать и мерзнуть, рыскать за хворостом
для костра, продираться сквозь лианы; для меня не было ничего страшнее
этого бездонного одиночества, и самое ужасное во всем этом было то, что
мы не знали, сколько времени нам суждено жить здесь, в этом океане
безмолвной тишины...»
— Ты где начинал борьбу? — спросил я. — В этом районе?
Омар покачал головой.
— Разве это монтанья?! Вообще-то, — пояснил он, — это наше
партизанское понятие, это не просто «горы», это больше, в одном слове
умещается вся наша прошлая жизнь, я даже не знаю, как это можно
перевести на другие языки...
В этот район мы спустились уже нака
нуне победы, когда Северный фронт объединился с товарищами, ко
торых вели Даниэль Ортега и Эрман Помарес... Здесь еще не монтанья... А кстати, в той деревушке, что мы проехали, я чуть не попался
сомосовцам... Я спешил на конспиративное свидание с товарищем,
который нам помогал...
Ходил я тогда в белой рубашке, в кармане
брюк пистолет, за поясом граната, а в руках Библия, — странствую
щий монашек, таких у нас много... Только я свернул на главную
улицу, как сразу увидел джип; на нем, свесив ноги, сидели сомосовцы; один из них лениво поднял автомат и нацелился мне в живот:
— Есть оружие?
В таких экстремальных ситуациях на размышление отпущены доли
мгновения, не мгновения даже, правда... Либо на тебя снисходит
озарение, либо гибель...
Я даже не успел толком подумать, как отвечать и
что делать, но меня словно бы толкнуло, я бросился к сомосовцам и заорал:
«Есть, есть, есть!» — И тычу им Библию в лица, продолжая истерично
орать: «Вот мое оружие! Божьи слова! Откровения апостолов, которые учат
паству миру и дружбе между людьми. А ты целишь мне в живот! За что!»
Сомосовцы усмехнулись; тот, что поднял автомат, кивнул:
— Ладно, иди... Чего орешь как сумасшедший?
Омар рассмеялся, смех у него заразительный, как у мальчишки,
очень какой-то доверчивый. Высунувшись по пояс из окна джипа, он чутко
прислушался, нет ли пальбы в горах? Вчера на рассвете именно здесь
пыталась пройти банда контрас; двадцать сомосовцев положили в бою,
остальные затаились где-то поблизости, ждут своего часа, — хотят ударить
по сборщикам кофе именно в ночь праздника, когда люди будут петь и
танцевать.
Он долго слушал ночь, потом удобнее устроился на сиденье и закурил:
— А еще чуть повыше, милях в пяти отсюда, у меня произошел
поразительный случай, такое бывает у каждого только один раз в
жизни...
Несмотря на то что монтаньас кажутся порою однообразными, ничто
так не заряжает тебя динамитными эмоциями, как они. Впрочем, все зависит
от человека: один проходит мимо чуда, не замечая его, а другой лишь глянет
на какой невзрачный камень и сразу угадает в нем облик Моны Лизы.