(Замечу, кстати, любопытный факт: если сравнить прошлый век
России с веком нынешним в хронологических таблицах, то можно
обнаружить целый ряд небезынтересных совпадений. У нас Ленин
умер в 1924 году, а в 1825 году Николай вешал декабристов. В 1853—
1855 гг. закончилось земное царствование Николая — в 1956 году был
257у нас XX съезд. Может быть, это уже пошла ерундистика и та аналогичность,
против которой я всегда выступаю, но тем не менее для
меня в этом есть что-то занятное.)
Так вот о «Бесах». Первые пять страничек романа. И как же похожа наша околоЦДЛовская публика на тех окололитературных
башибузуков, которых выводит Достоевский! У Достоевского есть одна
гениальная фраза.
Он пишет, что когда в салоне появлялись литературные знаменитости,
они как бы заигрывали с развязными, волосатыми молодчиками, которые низвергали все и вся только потому,
что им так хотелось. Мне кажется, что Достоевский, как гениальный
провидец века, отсидевший страшные годы в кандалах в Сибири,
лучше, чем молодчики нигилистского типа (Базарова я терпеть не
могу, считаю его наглецом, не джентльменом, а так называемого
отрицательного типа «Отцов и детей» — дядю Аркадия я глубоко
уважаю, и мне он по-настоящему глубоко симпатичен.
Такие люди,
если им приходилось погибать в какой-то определенный сложный
момент истории, погибали достойно, не кричали о пощаде и не
страдали медвежьей болезнью. А достойно умереть это так же трудно, как достойно жить).
Так вот, Достоевский, по-моему, продолжал
пушкинскую мысль, обрисовывая этих самых молодчиков: «Не
приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный.
Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды
и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим и своя
шейка копейка, и чужая головушка полушка» («Капитанская дочка»I.
Дополнение. — Из книги «Мысли Пушкина», СПб., 1911)
Читаю я Достоевского по страницам. Возвращаюсь к фразе один,
два и три раза, потому что его литература где-то сродни иллюстрированному толкованию Библии.
Забавный факт. Где-то я читал, что премьер-министр Великобритании Дизраэли, лорд Биконсфилд — еврей по национальности —
писал Достоевскому в прошлом веке: «Вот Вы ругаете нас, евреев,
глумитесь над нами, а поверьте мне, господин Достоевский, в следующем веке самыми
главными первыми истолкователями Вашего гения будут евреи».
Я нигде никогда не записывал историю одной забавной встречи,
которая произошла у меня этим летом в Хельсинки. Был у нас такой
дискуссионный клуб «Спутник».
В самом центре города, в одном из
парков, построили серебряный павильон, разложили там газеты и
журналы на четырех европейских языках, развесили стенды с фотоматериалами,
повесили экран, на котором гнали бесплатные фильмы
(а бесплатный фильм в Финляндии — это штука поразительная,
потому что билет в кинематограф стоит 250 марок — столько же,
сколько стоят хорошие нейлоновые носки).
Народ валил в наш клуб
валом, конечно, не столько из-за того, что фильмы были бесплатные,
но в основном потому, что сидели в этом дискуссионном клубе наши
интересные ребята из «Комсомолки», из журнала «Молодой коммунист» — ребята зубастые, умные и веселые. К ним было очень
приятно прийти вечером, когда уже работа заканчивалась, посидеть в
маленькой комнатенке, выпить чая с пирожным и покурить советскую
сигарету.
В первый день фестиваля ребятам было очень туго, потому что
фашиствующие молодчики рвались к клубу, чтобы поджечь его, и наши ребята просто
грудью защитили павильон, можно сказать, защитили его, рискуя жизнью.
Так вот там, в один из дней, когда фестиваль уже вошел в свое
нормальное русло, я разговаривал с группой молодых американцев,
причем разговаривал я с ними и по-английски, и по-русски.
Среди
молодых людей, с которыми я говорил, была одна девушка, как выяснилось, — русская,
Маша Воробьева, преподавательница одного из
американских колледжей. По-русски она говорила со смешанным
вологодско-американским произношением: у нее типично вологодские, окающие «о» и «а» и архитипичное американское «р».
Говорили
мы долго, беседа у нас была очень доброжелательная, потому что
большинство моих собеседников были членами социалистической
организации американской молодежи «Эдванс». Все время нашей
беседы чуть в сторонке стоял мужчина в серовато-зеленом костюме,
седой, с голубыми глазами, с шрамом на носу — как будто кто кусал
его.
Он внимательно слушал наш разговор, улыбался там, где улыбались все,
одобрительно кивал там, где все одобрительно кивали головой, и, судя по его костюму,
я бы сказал, ортодоксальному: мешковатый пиджак и широкие брюки — я, грешным делом, подумал, что
это кто-нибудь из нашего посольства, и до конца убедился в этом,
когда, окончив беседу с американцами, остался один.
Мужчина подошел ко мне и сказал:
— Здравствуйте, товарищ Семенов. С большим интересом я вас
слушал — очень вы правильно и верно обо всем говорили.
— Спасибо, — ответил я. — Очень приятно встретить своего здесь,
в Хельсинки. Вы что — из посольства?
— Нет.
— Из торгпредства?
— Нет. Я из Западной Германии...
Так я познакомился с Виктором Михайловичем Попом. Он —
перемещенное лицо. Говорит, что его отец погиб в тридцать седьмом
году, что он был студентом Ростовского университета, кандидатом в
члены партии, попал в плен, мучился в лагерях в районе Орши и
т.д. и т.п.
Через полчаса, когда мы разговаривали то ли о русской
кулинарии, то ли о русской водке, он сказал мне:
— Я на всю жизнь возненавидел белорусскую самогонку. Я ее в
сорок третьем году, ох, сколько перепил!
Тогда я подумал: чтоб военнопленный, да в лагере, да в сорок
третьем году, да в оккупированной Белоруссии пил самогонку — свежо преданьице,
да верится с трудом. Я познакомил Виктора Михайловича с моим приятелем — заместителем главного редактора
журнала «Техника — молодежи» Витей Пекелисом, а сам ушел куда-то —
куда не помню.
Мне вечером Пекелис рассказывает, что Виктор Ми-
хайлович предлагал ему:
— У меня тут машина, жена с детьми живет в маленьком особ
нячке на берегу моря — я здесь провожу отпуск. Хотите — съездим.
Пекелис счел за благо отказаться.
Виктор Михайлович с самого начала проявлял поразительное знание
самых тонких тонкостей в нашей литературной жизни.
