Во время нашего разговора я не теряла из вида проход к туалетам: Бенте, резко жестикулируя, что-то взволнованно говорила Филиппу. При этом она постоянно вскидывала голову, как женщины в рекламе лака для волос.

Я попыталась сконцентрироваться на Сильвии, которая болтала о фильме, где она опять должна играть обманутую жену.

«Знаешь, куколка, продюсеры совершенно не желают понимать, что женщина за сорок все еще с удовольствием трахается».

Я слегка сжалась, потому что Сильвия, по своему обыкновению, говорила очень громко.

«Правда?» – спросила я с надеждой.

Мне немного за тридцать, но если поставить меня перед выбором, заняться сексом или посмотреть новый фильм с Хью Грантом, честно говоря, я еще подумаю…

«Конечно, это так! – провозгласила Сильвия. – В тридцать пять я испытала первый вагинальный оргазм. И с тех пор ощущения все лучше и лучше».

Молоденький тип с художественно оформленной козлиной бородкой с интересом посмотрел в нашу сторону и спросил, чего бы мы хотели выпить.

Сильвия ушла около часа. С козлиной бородкой под ручку. Она поцеловала меня в губы и сказала на прощанье: «Послушай, малышка, на это невозможно смотреть. Ступай домой или дай своему Филиппу по физиономии».

Минут пять я медитировала на бокал с вином.

Перед внутренним взором вставали картины…

Вот я замахиваюсь.

Вот перекошенное лицо Филиппа и его распухающая щека. Из угла рта медленно течет кровь.

Вот я улыбаюсь.

Ткнув Бенте Обезжиренную Йохансон пальцем в костлявую грудь, говорю: «Девочка, пойди домой и хоть что-нибудь съешь».

Потом поворачиваюсь к Филиппу.

Он уставился на меня, не зная еще, как он выглядит.

Говорю: «Мой сладкий, ты очень аристократичен и у тебя отличный зад, но я – Амелия куколка Штурм и заслуживаю чего-то получше».

Затем я поворачиваюсь на носках, щелкнув пальцами, подзываю черного официанта, который выглядит вполне оригинально, как Денцел Вашингтон,[10] обнимаю его за талию и медленно иду к выходу – покачивая своими не худыми бедрами. Даааа…

Я печально вздохнула. Потом пошла домой.

Никем не привеченная. Присмиревшая. Но с твердым намерением восстановить свое достоинство завтра с утра.

Какой-то раздраженный черный дрозд вырывает меня из моих мрачных размышлений. С перил балкона он бросает сердитые проклятия – стокатто в сумеречное утро, брюзжит, вовсю старается.

Брюзжание мне нравится. Я тоже люблю это дело. Но брюзжать все время – надолго меня не хватит.

Без двадцати шесть. Я знаю, почему проснулась ни свет, ни заря. Иначе и быть не могло. После такой-то ночи. Но сегодня великий день. Сегодня я сделаю то, что раньше только грозилась совершить.

Сестренки! Часто ли вы запускали стаканом в стену, по крайней мере в мыслях, и злобно кричали: «С меня хватит! Ты больше меня не увидишь!» А случалось ли вам, схватив косметичку и восстанавливающий крем от Клиранс, хлопнув дверью, покидать дом? Дом, в котором ваш мужчина в это самое время наливает бокал хорошего красного вина и включает телевизор, прекрасно зная, что в следующие двадцать минут вы так и так будете стоять в дверях?

Приходилось ли вам возвращаться, только потому что он не побежал за вами?

Как часто вы снова ждали разговора, хотя знали, что говорить больше не о чем?

Так же часто, как я?

Тогда вам нужно организовать группу самопомощи для женщин, которые слишком много грозятся и слишком мало действуют. Разумеется, без меня. Я для разнообразия сделаю серьезный шаг.

Я осторожно отнимаю у Филиппа свою пуховую подушечку. Сантиметр за сантиметром тяну из-под спящего мое покрывало из ламы. Он деликатно причмокивает, энергично натягивает часть одеяла на себя и бесцеремонно в него заворачивается. Его волосы, если смотреть сзади, выглядят так, будто на его голове ночевало стадо коз, которые только что это место покинули.

Неужели же это будет последнее, что я увижу, бросив на Филиппа фон Бюлова прощальный взгляд?

С меня хватит.

Я иду на кухню и включаю кофеварку, хотя Филипп и по сей день считает, что я не умею ею пользоваться.

Я думаю, Филиппу фон Бюлову понравилось во мне то, что я его ошеломила. Ну, нужно добавить, это было не совсем приятное удивление, хотя мужчина его профессии должен настолько привыкнуть к неприятностям, что его не легко будет вывести из равновесия.

Филипп и его партнер-шеф Юлиус Шмитт – самые видные из виднейших адвокатов в Берлине. Филипп, например, ведет договоры о рекламе и большей частью своего состоянии он обязан резиновому мишке Томаса Готтшалька и шариковому дезодоранту Штеффи Граф. Я думаю, Филипп также имел дело с этой легендарной позорной аферой Йоганнеса Б. Кернера, который рекламировал йогурт, вертящийся вправо. За это Филиппу до сих пор немного стыдно, но я считаю, ему следовало бы знать заранее, что с этим Йоганнесом Б. Кернером вечно случается что-то такое, за что потом приходится стыдиться.

Филипп также ведет тяжбы с журналами, распространяющими ложные сведения о его доверителях, или защищает богатых людей. Последним был банкир, которого сосед обвинил в том, что четыре старых дуба, стоящие между виллой банкира и берегом озера Шлахтензее, были повалены ночью бригадой косовских албанцев. Филипп выручил беднягу.

Тэкс, тэкс, покупается, значит, домишко за шесть миллионов, перестраивается миллиона так за три, ландшафтные архитекторы и целая орда садовников делают на этом состояние – а единственное, о чем спрашивают товарищи по работе на вечеринке по поводу новоселья: «А почему не видно озера?» Нет, так, действительно, никуда не годится.

Филипп пережил много унижений. Он однажды намекнул мимоходом, что ему даже пришлось представлять интересы Юргена Древа и Женни Элверс. И несмотря на все это: мне удалось задеть его за живое.

Филипп навещал в Гамбурге свою сестру. Она праздновала свой день рождения. Было около половины третьего утра, когда на обратном пути в отель он резко протрезвел. Позднее он любил рассказывать в веселой компании, что предстало его изумленному взору:

«Была теплая летняя ночь, я возвращался пешком в гостиницу «Атлантик». Свернув на улицу Шмилинскиштрассе, я вдруг почувствовал запах жженой пластмассы. Я увидел маленького, возбужденного человечка в темном балахоне с капюшоном, скакавшего вокруг какого-то горящего предмета. Совершенно гротескная фигура! Я хотел вызвать по мобильнику полицию, как вдруг маленький человечек обернулся и посмотрел на меня явно испуганно.

Это была женщина! Из-за капюшона я мог разглядеть только ее лицо. Собственно – одни глаза – огромные, круглые карие глаза. И над ними еще – остатки бровей. Все вместе выглядело как слегка подпаленная монашка-медвежонок. Помнится, я еще подумал, что она хорошо бы смотрелась на следующих Олимпийских играх в качестве талисмана. Несколько секунд мы стояли, уставившись друг на друга. Позади нее поднимался густой дым и сильно воняло. Я спросил ее, что случилось, а она, в свою очередь, спросила меня, не хочу ли я пойти своей дорогой и сделать вид, что ничего не видел. Слеза упала из огромного глаза. Прямо мне в сердце. Я взял ее за руку и посмотрел поверх капюшона, что же горит: почтовый ящик полыхал пламенем. Ни с того ни с сего я вдруг почувствовал себя очень счастливым».

Разве не звучит это из его уст вполне романтично? Но все было, конечно, не так. А абсолютно по-идиотски! Полная глупость, впрочем легко объяснимая.

Я уже упоминала о моем друге Хонке, с которым рассталась из-за его бегающей трусцой валькирии. Мне тогда легко было справиться с этим. Две недели я была одиночкой поневоле, лето было жарким, я похудела от волнений на четыре килограмма, мне казалось, что я прекрасно выгляжу, хотя в ту ночь я не выспалась и была в плохом настроении, потому что думала, что не бывать мне счастливой, если не верну Хонку.