– Хотите, чтобы все вас любили?

– А разве вы – нет?

– Естественно, хочу.

– Раз уж речь зашла об этом Хендриксе, вот что я вам скажу: терпеть не могу людей, которые стараются выглядеть модными. Нет, я не против моды, но противно, когда ради нее лезут из кожи вон. Это как те люди, которые пытаются произвести на тебя впечатление, демонстрируя свой интеллект. Но если человек и правда читал Аристотеля в академических изданиях, у него должно быть достаточно такта, чтобы не кричать об этом на каждом углу.

– Вы говорите о конкретном человеке?

– Да. Пожалуй. В любом случае, вас это не касается, ведь мы едва успели познакомиться.

– И что?

– Готова спорить, вы уже забыли мое имя.

– Как я мог забыть такое имя, как Харриет?

– Запросто. Но вот вам более насущный вопрос: почему вы не смогли запомнить такое имя, как Изабель?

– Откуда вы узнали, что я его забыл?

– Потому что я сама долго была такой же. А потом прочитала в газете статью о людях, которые с трудом запоминают имена. Оказывается, это свойственно тем, кто слишком беспокоится о том, какое впечатление производит на других, а потому не уделяет собеседнику достаточно внимания.

– Рад, что вы растолковали мне, что к чему.

– Извините. Я нагрубила вам? Я бываю грубой, вам следует это знать.

Она коротко улыбнулась, потом задумчиво отвела взгляд. Волосы у нее были темно-каштановые, слегка вьющиеся, средней длины. Под ярким светом люминесцентной лампы кожа казалась очень бледной, на левой стороне подбородка я заметил маленькую родинку, а глаза (сейчас пристально изучавшие дверцу холодильника) были обыкновенные, орехово-карие.

– Чем вы зарабатываете на жизнь? – спросил я, просто чтобы не слушать, как из крана капает вода.

– Терпеть не могу такие вопросы.

– Почему?

– Потому что люди полагают, что ты – это всего лишь твоя работа.

– Я так не думаю.

– Посмотрите на магниты, налепленные на дверцу. Сплошь знаменитости. Картер, Горбачев, Садат,[19] а вот это, похоже, Шекспир. Какой милый, не правда ли? – с этими словами она сняла магнитный барельеф и погладила его по лысой пластмассовой голове. – Я работаю в компании под названием «Пейперуэйт»; мы производим всякие канцелярские товары. Раньше дело ограничивалось тетрадями, блокнотами и дневниками, а теперь к ним добавились еще ластики, карандаши и папки. Моя должность – помощник по производству. Не сказать, чтобы я с детства мечтала о такой работе, и, возможно, в будущем займусь чем-то другим, но мне подвернулось это место, а счета надо оплачивать, сами знаете. В общем, обычная история.

Последовала пауза: на кухню заглянули двое гостей, взяли бутылку вина и испарились вместе с ней. К этому времени я успел несколько изменить свое мнение об Изабель, хотя еще несколько минут назад считал вердикт, вынесенный ранее, окончательным. Теперь она больше не казалась мне поклонницей поп-звезд и спасительницей австралийских муравьедов, и, хотя я еще не решил, что же она такое, столь резкая перемена напоминала о том, как сильно предубеждение (положительное или не очень) влияет на наше восприятие. Мы видим других людей эгоистически: в зависимости от того, как они относятся к нам. Отсюда и та устрашающая легкость, с которой мы решаем, что Сталин был бы не так уж плох, если бы не ГУЛАГ, а гостья на вечеринке оказывается весьма интересной особой после того, как попросит продиктовать ей наш почтовый адрес.

– Вы регулярно массируете десны? – спросила Изабель.

– Не знаю.

– Я тоже не знала, но сегодня побывала у дантиста и он сказал мне, что нет. Судя по всему, это серьезная проблема. Почти у сорока процентов людей плохие десны, а с возрастом это может привести к ужасным последствиям. Вот в чем главная ошибка: многие считают, что должны как можно энергичнее водить туда-сюда зубной щеткой, и тогда всё будет в порядке. А на самом деле нужно просто приложить щетку к десне и очень нежно массировать – вот так, круговыми движениями…

«Вот чудачка, – подумал я, – а улыбка милая. Застенчивая». Я подумал было о том, любит ли она возиться в саду, однако, когда настало время для моей реплики, спросил другое:

– А электрической зубной щеткой вы когда-нибудь пользовались?

Изабель ответила, что пользовалась несколько раз; такая щетка была у ее матери, но уже год как сломалась.

Не успев узнать человека как следует, мы без зазрения совести характеризуем его так или иначе; познакомиться с кем-то и не вынести о нем никакого суждения – выше наших сил. Мы обращаем внимание на его манеру говорить, привычку читать определенные газеты, форму рта и черепа, и тщимся угадать по этим признакам, за какую партию он голосует или даже – разрешит ли поцеловать себя после короткой дискуссии о стоматологии или о том, где находится ближайшая автобусная остановка.

Этот безрассудно храбрый процесс знакомства сродни тому, как если бы читатель, открыв роман на первой странице, сразу же определялся со своим отношением к каждому из героев. Разумеется, внимательный читатель должен бы дать автору возможность расставить все по своим местам, прежде чем делать скоропалительные выводы о действующих лицах. Но я вынужден сознаться, что не очень-то терпелив, так что редко дочитываю романы до конца. Покупаю книгу, пролистываю несколько страниц, а потом отвлекаюсь на что-нибудь более занятное по телевизору. Такая же беда приключилась, когда я принялся за «Эмму» Джейн Остен – книга пересекла со мной Атлантический океан, побывала в Глазго и Испании, но я так и застрял на первых двадцати страницах.

Да, читатель из меня неважный, но все-таки я вправе уверенно судить о характере Эммы и о ее будущем, а также легко узнаю ее, если встречу в гостях. Собственно говоря, первая же фраза дает для этого достаточно оснований:

«Эмма Вудхаус, красивая, умная, богатая, с уютным домом и счастливым нравом, казалось, одарена была всеми благами жизни; и в мире, где прожила она двадцать один год, ее мало что сердило и огорчало».

Предположим, что я отложил книгу, чтобы посмотреть экстренный выпуск новостей, и больше не брал ее в руки. Тем не менее, я уже знал бы все, что нужно для создания портрета. Лицо я позаимствовал бы у одной из ее тезок, за которой ухаживал в университете, – помнится, у нее были длинные, до плеч, каштановые волосы, надменные манеры и истинно английский румянец во всю щеку. Всегда веселая, она вечно была окружена подружками, которые, когда кто-то проходил мимо них по коридору, обычно смеялись над какой-нибудь шуткой. Первый слог фамилии Эммы навевает мысли о сельской жизни и лесах, зелень которых я бы придал ее глазам, а второй напоминает о загородном доме из красного кирпича, изображенном на обложке исторической книги из моей библиотеки; пусть теперь он станет ее домом. Прочитав слова «красивая, умная, богатая», я представляю себе уверенную, энергичную и сообразительную особу – возможно, отчасти похожую на мою кузину Ганну.

Еще Эмма, наверное, была чуточку избалованной и немного смешной; упоминание об уютном доме и счастливом нраве смахивает на издевательство, потому что каждый дом по-своему неудобен, а счастливым людям в литературе отведена роль посмешища – ведь книги пишут и читают главным образом меланхолики. Вдобавок сама мысль о существовании девушки, которая прожила на свете двадцать один год, не познав ни гнева, ни огорчений, может только разозлить тех, на ком девичество оставило глубокие шрамы; пожалуй, они искренне пожелают нашей героине испытать какую-нибудь катастрофу еще до того, как ей исполнится двадцать два.

В конце концов, такое предвзятое чтение «Эммы» не так уж далеко от метода, которым я сначала воспользовался, чтобы оценить Изабель (хотя я с гораздо большим удовольствием подвез бы домой вторую, чем первую).

– Очень мило с вашей стороны, – сказала Изабель, – но, если вас это затруднит, я могу взять такси или поехать с Хендриксом.