— Ничего, — поспешно ответила девушка чуть подрагивающим от волнения голоском. — Я просто хочу прогуляться. — Она сцепила руки в замок и пошла прочь по краю дорожки.

— Нервный ребенок, — заметила Гарриет Гудмен. — Кто она?

— Новенькая, — ответил Франциск. — Она вроде бы оправляется от какой-то болезни. — В тоне его прозвучали нотки сомнения.

Гарриет их услышала и усмехнулась.

— Оправляется? Черта с два!

К коттеджу двадцать один вели пять деревянных ступеней, он был последним в шеренге из дюжины точно таких же домов. Гарриет Гудмен решительно распахнула дверь.

— О, слава Богу! Тут все проветрено. Вы, ребята, не едите даром свой хлеб. Не передать, как я ненавижу затхлость! — Бросив на диван сумочку и чемоданчик, женщина сунулась в спальню. — Все замечательно. А что с ванной? — Она исчезла и тут же вернулась. — Свежая краска, новая душевая. Да вы просто ангелы!

— Владелец курорта заботится о своем имуществе, — откликнулся ее спутник, заталкивая чемоданы в объемистый шкаф.

Гарриет Гудмен подбоченилась.

— Знаете, Франциск, вы иногда меня озадачиваете, — произнесла, морщась, она.

— Я? Почему? — В глазах мужчины запрыгали чертики.

— Возможно, потому, что живете в этой глуши.

— О, тут все просто. Мне нравится уединение.

— Уединение? — переспросила гостья. — Среди курортников?

— Лучшего нельзя и желать. — Музыкант помолчал и продолжил: — Мне по душе уединение, но не изоляция. У меня есть время заняться собой, и, хотя вокруг очень много людей, все они скользят мимо как тени.

— Тени?

В голосе женщины проскользнула грустинка.

— Я не договорил. Вы не тень, Гарриет. И вам о том распрекрасно известно.

— С возрастом приходит умение выуживать комплименты, — засмеялась она.

Мистер Франциск приостановился в дверях.

— Вы несправедливы к себе, — сказал он ласковым тоном. — Хотя… Кто я такой, чтобы поучать вас?

На закрывшуюся дверь долго смотрели, потом в тишине прозвучало:

— О да Франциск, и впрямь — кто вы такой?

Ему больше нравилось извлекать мелодии из клавесина, но тот был по-стариковски капризен. Разложив инструменты на свежевыкрашенной скамейке, настройщик пробежался по клавишам и уже потянулся к шеренге изящно изогнутых камертонов, когда за его спиной послышались чьи-то шаги.

— Ой! Я не… — Лицо девушки покраснело. — Вы тут работаете. А я услышала музыку и подумала…

— Это не музыка, — ответил Франциск, вновь оглашая немелодичным арпеджио музыкальный салон.

— А мне нравится. — Взгляд вошедшей молил с ней согласиться, что возбуждало невольное любопытство.

— Вы очень любезны, но после настройки клавесин будет звучать много лучше.

— А можно я посмотрю? Я не буду мешать, честное слово. — Девушка вновь нервно стиснула руки, как и тогда, на дорожке.

— Если хотите. Это скучно, так что можете уйти, когда надоест.

Темные проницательные глаза мельком скользнули по напряженному личику и тут же вернулись к клавиатуре. Выбрав камертон с вибрацией «ре», настройщик легким ударом привел его в действие и поднес к открытой крышке древнего инструмента, прислушиваясь к резонансу. Он работал быстро, ловко закручивая колки и методично повторяя процедуру для каждой из клавиш.

— То, что вы делаете, это трудно? — спросили его, когда зазвучало «фа».

— Трудно? Нет, с набором таких камертонов довольно легко. Я мог бы обойтись и без них, но времени жалко. Не очень-то просто держать в голове все эти обертоны. — Отвечая, мастер не отрывался от дела. Узкие умелые пальцы уже колдовали над нотой «соль».

— У вас идеальный слух? — Наблюдательница пришла в восторг. — Я таких людей еще не встречала.

— Да? — Франциск поднес вибрирующую подкову к деревянной панели, и по салону разнесся громкий, сверхъестественно чистый звук. — Эта нота — ключевая для данного инструмента, и потому он откликается на нее с большим удовольствием, чем на другие.

В голубых глазах засветилось благоговение.

— Вот это да!

— Ничего особенного, простое физическое явление, — сухо откликнулся мастер. «Что с этой девочкой? — спросил он себя. — С виду ей лет восемнадцать, но поведенчески она сущий ребенок. Может, и вправду бедняжку долго мучила какая-то хворь? Или другая болезнь, не относящаяся к разряду телесных?» — У всякого инструмента есть своя резонансная нота. В древности их считали магическими.

— Неужели? Как удивительно! — Голос девушки вдруг задрожал.

— Что-нибудь случилось, мисс…

— Харпер. — Бледные щечки вновь испятнало смущение. — Эмили Харпер.

— Рад познакомиться, мисс Харпер, я — Эр-Джей Франциск. — Он с нарочитой торжественностью протянул ей правую руку.

Эмили подалась вперед, но задержала ответный жест, ибо в салон вошел незнакомец. Высокий, худой — и тоже в костюме черных тонов, делавшем, впрочем, его облик не элегантным, а театрально-зловещим. Ярко-красные губы вошедшего кривились в усмешке, свойственной людям, привыкшим посматривать на окружающих свысока.

— Надеюсь, я вам не помешал? — равнодушно произнес он красивым и хорошо поставленным баритоном.

— Нисколько, — заверил его музыкант. — Я почти закончил настройку. Мы с мисс Харпер беседовали о капризах клавишных инструментов. Могу ли я чем-нибудь вам помочь? Если вы голодны, ужин уже в разгаре.

Мужчина слегка вздрогнул.

— Голоден? Нет. Я ищу мистера Роджерса. Вы не знаете, где он может быть? — Незнакомец обвел салон внимательным взглядом, словно подозревая, что мистер Роджерс прячется где-нибудь тут.

— Он должен быть в кухне. Он всегда там, когда идет ужин, — приветливо ответил маэстро. — Подождите минут десять — двадцать.

— Нет, — возразил незнакомец. — Мне надо видеть его прямо сейчас.

Эмили Харпер крепко стиснула руки. Глаза ее стали синими от тревоги. Она вся подергивалась, быстро, порывисто, словно пытаясь стряхнуть невидимые оковы.

— Мисс Харпер, — ровно сказал Франциск. — Я отправляюсь на кухню, чтобы позвать мистера Роджерса к этому господину. Вы не хотите прогуляться со мной? — Он подхватил со скамьи шерстяную черную блузу и, прежде чем облачиться, аккуратно огладил каждый рукав, потом размеренно и педантично взбил черный артистический галстук с широкими, свободно болтающимися концами. Взгляд девушки выражал бесконечную благодарность.

— Да. Хочу. Даже очень.

Франциск посмотрел на долговязого незнакомца.

— Если вы подождете в вестибюле у стойки, мистер Роджерс вскоре к вам подойдет. Это все, что я могу сделать для вас, мистер…

— Лорпикар, — ответил тот. — Коттедж тридцать три.

— Ясно. — Франциск повел перепуганную девушку к выходу. Уходя, он чувствовал, что мистер Лорпикар сверлит взглядом его затылок, и потому оглядываться не стал, вопреки разбиравшему его жгучему любопытству.

Джим Саттон появился в салоне поздним вечером нового дня. Костюм журналиста, как всегда, был очень строгим, контрастируя с его лицом, напоминавшим мятую простыню. Он помахал рукой музыканту и сел у стойки, дожидаясь, когда стихнут тихие, чуть жужжащие звуки старого доброго клавесина.

— Рад видеть вас, мистер Саттон, — сказал бармен с неподражаемым южным акцентом. — Антильский ром и сок лайма, а?

— И я рад вас видеть, Фрэнк. И рад, что вы помните мои вкусы. — Хотя по традиции репортерская братия любила приналечь на бурбон, Джим Саттон отдавал предпочтение рому. И с удовольствием выложил десятидолларовую банкноту, когда ему подали этот напиток — в квадратном стакане, с небольшим количеством сока и щедрой порцией льда. — В восемь шепните мне, что утро уже наступило.

— Конечно, мистер Саттон, — улыбнулся бармен и поспешил на призывы миссис Эммонс.

Джим Саттон допивал второй коктейль, когда на табурет рядом с ним опустился мужчина в черном.

— Мне понравилась ваша игра, — сказал журналист вместо приветствия.

Тот, к кому он обратился, пожал плечами.

— Это Гайдн, пропущенный через Эллингтона.