Итак, способность обезьян к синтаксированию как двучленных, так и трехчленных конструкций, и в первую очередь таких, которые основаны на элементах деятельности (субъект, объект, действие, его направление, принадлежность объекта или действия, эмоциональная реакция на действие и т.д.), нам кажется доказанной достаточно убедительно.
Мы, к сожалению, не имеем возможности развернуть ни саму теорию деятельности (в частности, речевой), широко принятую в советской психологии и психолингвистике, ни дать более подробный анализ фактического материала, содержащегося в книге IO, Линдена. Нам только хотелось бы высказать мнение, что, встав на позиции этой теории, исследователь знакового поведения обезьяны облегчил бы себе выработку общих принципов как экспериментирования, так и анализа его результатов.
Нам кажутся сомнительными достижения обезьяны Сары в области синтаксирования сложных конструкций. Ее способность правильно ставить союз "если…, то" и составлять из двух предлжений одно с однородными дополнениями ("Сара положить яблоко корзинке банан блюдо") есть результат простого научения методом "проб и ошибок" и не иллюстрирует ее самостоятельного умения составлять сложные конструкции; это не проявление знакового поведения.
Чисто бихевиористский подход к эксприменту у Д. Примака не дает возможности с определенностью оценить интересный факт, связанный с аналитической способностью обезьяны. Когда ей предложили сравнить две конструкции из жетонов "яблоко красное?" и "красный – цвет яблока", она решила, что они одинаковы; но восприняла как различные "яблоко красное?" и "яблоко круглое". Если предположить, что Сара отождествила первые две конструкции на основе совпадения смыслов, то надо признать, что она владеет не только довольно тонкими синтаксическими трансформациями, но и понимает, что выражения "яблоко" и "цвет яблока" – контекстные синонимы. Такое предположение, конечно, трудно принять. Не будем утверждать, что решение Сары было случайным. Остается предположить, что она руководствовалась "формальными" критериями. Обратим внимание, что первые два "предложения" состоят из одинакового количества жетонов (по три: знак вопроса – отдельный жетон) и два из трех жетонов совпадают ("яблоко", "красный"). Вторая пара предложений содержит разное количество жетонов – три и два соответственно, при этом общим является только один жетон ("яблоко"). Не явились ли эти, чисто внешние, признаки конструкций основанием для принятия решения Сарой? Нам кажется это вполне вероятным, и говорить о ее способности отождествлять и различать синтаксические конструкции едва ли возможно.
Еще раз подчеркнем в этой связи, что искусственно навязываемые животным задачи мало будут способствовать прояснению проблемы из знакового поведения. Лишь создание условий для их мотивированной целенаправленной знаковой деятельности – путь к раскрытию "интеллектуальных" и "языковых" способностей обезьяны.
Знаковый выход из наличной ситуации. Еще один пункт нам хотелось бы обсудить в связи с поставленными выше вопросами. Он связан с понятием "перемещаемость". Способна ли обезьяна к "перемещению", т.е. к абстрагированию от наличной ситуации, к оперированию с прошлыми или будущими образами?
Если "перемещаемость" перевести в семиотическую плоскость, то, пожалуй, некоторые факты поведения обезьян будут ей соответствовать. Поставим вопрос так: может ли обезьяна оперировать со знаком, если она не наблюдает обозначаемого предмета? Ведь сущность любого знака состоит в том, чтобы быть представителем предмета. Способна ли обезьяна понять и использовать эту замещающую функцию знака, или, другими словами, может ли она выйти в своем знаковом поведении за пределы наличной ситуации?
Вернемся к эпизоду с обучением Уошо знаку "нет". Сигнал "собака" был предъявлен без обозначаемого предмета и вызвал такую же реакцию, как будто собака была рядом. Отрицательная реакция на предложение прогуляться говорит о том, что знак "собака" для Уошо явился действительно представителем и заместителем самой собаки (при условии, если не было слышно лая или других признаков присутствия этого животного). Знаковость поведения Уошо еще ярче бы проявилась, "спроси" Гарднеры Уошо, почему она не хочет гулять. И если бы та объяснила отказ знаком "собака", то факт выхода из наличной ситуации можно было бы признать полностью.
Если здесь "сработали" образы прошлого, то случай с Люси, кажется, говорит о знаковом поведении, связанном с будущим. Когда Джейн Темерлин уезжала из дома, хозяйкой которого она была и в котором воспитывалась Люси, последняя подскочила к окну, чтобы увидеть отъезжающую, и просигналила ей: "плакать я, я плакать" вместо того, чтобы выразить огорчение обычным обезьяньим способом. Вопрос в том, выразила ли Люси свое будущее состояние, когда будет отсутствовать Джейн, или этот знак относился к ситуации расставания. Футе, проводивший занятие с Люси, интерпретировал "плакать" как выражение сиюминутной эмоции. Но можно предположить, что обезьяна представила себе и будущее существование (уже бывшее в прошлом) без Джейн.
Приведенные случаи, скорее всего, иллюстрируют знаковое поведение обезьян "на границе" наличной ситуации. Но нетрудно представить эксперименты, в которых бы обезьяна вынуждена была более четко "выйти" в прошлое или будущее, "беседовать" о них.
Итак, мы рассмотрели некоторые классы фактов, интересных с точки зрения знакового поведения обезьян. Для нас очевидно, что обезьяны способны употреблять знаки с переносом значений, создавать новые знаки некоторых видов, синтаксировать знаковые конструкции и, может быть, употреблять знаки в "чистом виде", без наличия обозначаемых предметов. Все это дает теперь нам право более обоснованно ответить на наши вопросы.
Знаковое поведение обезьяны во многом аналогично знаковому поведению человека. Знаковая система, которой научились подопытные обезьяны – несколько преобразованный язык американских глухонемых (амслен), – соответствует тому первоначальному этапу развития языка и в филогенезе и в онтогенезе, который принято называть этапом слов-предложений и который в данном случае не может развиться в человеческий язык с его сложными внутренними связями из-за жестовой "фактуры" самих знаков. Эта тупиковая линия развития должна быть заменена звуковым языком, что для обезьян невозможно.
Хотя многозначность языковых единиц, некие "правила" нх комбинирования и свойственны знаковой системе, которой пользуются обученные обезьяны, но по сравнению с человеческим языком они слабо выражены. Будучи общими для обезьян и человека чертами, они значительно различаются по своей коммуникативной и гносеологической мощи, у обезьян – отдельные зерна, которым далеко до "кучи" (вспомним парадокс Евбулида).
Если на описанное знаковое поведение обезьян наложить свойства первой коммуникативной системы, по Н.И. Жинки-ну, то нетрудно увидеть, что благодаря человеческому научению ее жесткие рамки несколько раздвигаются. Образ же жизни праавстралопитека должен был сделать такое расширение жизненно необходимым. Без него предок первобытного человека не смог бы выжить. Почему? На этот вопрос мы попытаемся ответить ниже.
ДЕТСКАЯ РЕЧЬ
Если признать эволюционную теорию происхождения человека и биогенетический закон Э. Геккеля, то естественно искать почву для аналогий в сравнении происхождения языка у первобытных людей с возникновением и развитием детской речи. "…Духовное развитие ребенка, – писал Ф. Энгельс, – представляет собой лишь еше более сокращенное повторение умственного развития тех же предков, – но крайней мере более поздних"[9].
Современная психология и лингвистика достаточно четко описывают основные шаги формирования детской речи. Это дает возможность наметить следующие его этапы: ^эмоции-команды; 2) слова-предложения; 3) двусловные предложения; 4) многословные несинтаксированные предложения; 5) грамматически оформленные высказывания.
