Георгию пришла в голову мысль, что делу объединения монотеистов невольно поспособствовало национальное и конфессиональное смешение. Да, Великое Переселение могло явиться толчком к объединению, но подлинной причиной послужило совсем не оно, в этом дядя Влад прав.

Когда перед лицом общего врага, в канун «генетического Апокалипсиса», лидеры церквей осознали безотлагательную необходимость совместных действий, в Берлине собрался Первый Вселенский собор монотеистов — христиан, мусульман, иудаистов. Пять тысяч уполномоченных религиозных авторитетов со всех концов света — отцы-предстоятели всех христианских конфессий, ученые улемы, популярные муфтии, верховные имамы и аятоллы мусульман, виднейшие иудейские раввины — съехались в Берлин, собравшись в древних стенах рейхстага. По истечении двух с лишним лет, в результате горячих дебатов и ряда бесчисленных согласований, им удалось-таки разработать и утвердить план спасения. Так называемый «Путь Гонгрения», по имени автора идеи — архиепископа Истринского.

Для начала, согласно «Пути Гонгрения», следовало добиться мирного сосуществования всех монотеистов. С грехом пополам, со скрипом, этот пункт Соборного Решения исполнили в четыре года — если не мир, то перемирие было достигнуто. А вот с реализацией второго пункта никак не выходило. Вторым параграфом стояло — в качестве промежуточной меры к последующему всеобщему объединению — добиться воссоединения бесчисленных церквей и сект внутри двух религий — христианства и ислама. Однако, как священство ни старалось объединить католиков с православными, а тех и других — с протестантами, ничего не выходило. Что там! Протестантские церкви не желали сливаться даже друг с дружкой, не то что с традиционалистами. У мусульман дела обстояли и того хуже — слишком много взаимно пролитой крови разъединяло тех же шиитов и суннитов.

Тогда в Астане, в Храме Всех Конфессий, был созван Второй Вселенский собор. На нем иерархи постановили не стремиться к полному доктринальному слиянию, признав таковое недостижимым, а решили добиться хотя бы известного административного объединения трех упомянутых религий — христианства, ислама и иудаизма. Но для этого все одно требовалось минимальное согласование доктрин. По крайней мере — до уровня снятия основных, вопиющих противоречий между конфессиями.

И этого, как ни странно, удалось-таки добиться. На трех последующих Вселенских соборах христиане признали Магомета пророком, иудеи — Христа Мессией. Правда, мусульмане поначалу ни в какую не хотели считать Иисуса сыном Аллаха. Но и они в конце концов, основываясь на темном толковании последнего аята шестьдесят шестой суры Корана, пришли к соглашению, что пророк Иса бен Мариам находится в некотором родстве с Аллахом. Дальше дело не пошло. Впрочем, и этого оказалось достаточно.

Наконец, Шестой Вселенский собор монотеистов, вошедший в историю как Римский, ибо проходил на недавно возникшем Папском острове, торжественно объявил об административном объединении всех монистов. Делегаты договорились выбирать себе единого пожизненного главу — Архипастыря. Резиденцией Архипастыря был определен тот же Папский остров. Одновременно они сформировали постоянный орган новой квазицеркви — Вселенский Совет Монотеистических Церквей — ВСМЦ.

Таким образом, хотя настоящего слияния монотеистических церквей и религий не получилось, известное единение достигнуто было. Монотеисты — христиане, иудеи, мусульмане — продолжали, как и прежде, молиться каждый на свой манер. Но теперь они хотя бы признавали друг друга, и это стало огромным шагом на пути создания Вселенской церкви. Такие меры позволили, помимо прочего, вернуть духовенству роль значительной и позитивной политической силы. Затем были предприняты и другие шаги. В частности, религию вернули в школы и дошкольные учреждения, атеизм, а следом за ним и дарвинизм признали вредными лжеучениями, заменив устаревшую теорию эволюции прогрессивным научным креационизмом; наконец, ввели уголовную ответственность за безбожие. А впоследствии, когда отделение церкви от государства окончательно и повсеместно признали опасным либеральным заблуждением, последовало уже революционное оздоровление общества; наступила новая эпоха — эпоха религиозно-духовного возрождения, вошедшая в учебники истории под наименованием Теократический ренессанс, и Церковь вновь, как в добрые Средние века, стала играть первую скрипку и на международной политической арене, и во внутренней жизни государств.

На сегодняшний день, по прошествии десятилетий, весьма условное некогда объединение приобрело зримые очертания и формы. Во многих странах были открыты храмы так называемой Вселенской Церкви, где культовые потребности могли отправлять последователи любого из направлений монотеизма. Народились даже общемонистские праздники, совместные ритуалы и молитвы. Речь уже шла о литургическом единстве. А простым мирянам все сложнее стало ориентироваться в нюансах догматических расхождений. Куда проще ходить на молитву во Вселенский храм и не париться о том, кому кладешь поклоны, — раз Храм один, так и Бог един.

Тем временем облака за иллюминаторами истаяли вовсе, оставив после себя лишь легкую туманную дымку, сквозь которую где-то внизу провиднелись нарезка полей, пятна растительности и причудливые речные извивы.

Лайнер шел на снижение.

Неожиданно суша закончилась, и под ними простерлись голубые просторы Северного моря.

— Подлетаем к аэродрому Харлем, — прогудел стюард. — Посадка, господин аль-Рашид.

Георгий занял свое место и с любопытством стал вглядываться в морскую гладь. Ага, вон он, Харлем. Бетонная платформа аэродрома отсюда, с высоты, казалась устрашающе крошечным серым квадратиком. И как только на таком разместится двухпалубная махина лайнера? Но по мере снижения иллюзия рассеивалась: Харлем оказался тем, чем он и был на самом деле, — гигантской плавучей платформой пятидесяти миль в длину и двадцати в ширину, возведенной над местом, где когда-то существовал одноименный, ушедший на дно город.

Аль-Рашиду никогда еще не приходилось бывать ни в одном из подводных городов, поэтому он с интересом ожидал посадки. Веками трудолюбивые голландские крестьяне и бюргеры упорно, клочок за клочком, по сантиметру отвоевывали у моря свои польдеры: осушали болота, окружали дамбами, дренажными каналами. И даже когда пришли времена Потопа и, казалось, уж теперь-то их извечный соперник — Северное море — возьмет долгожданный реванш, они, единственные в Европе, не пожелали смириться со стихией. И, накрыв родной город прозрачным куполом, предпочли вместе с ним погрузиться в соленые морские пучины.

Такое упрямство, безусловно, заслуживало уважения. Вон у беспечных итальянцев Венеция ушла на дно вместе со всеми своими великолепными палаццо и знаменитыми каналами. Амстердам же устоял.

На аэродроме Георгий вместе с обоими провожатыми, которые, ссылаясь на приказ шефа, категорически отказались отпустить Георгия одного, пересел на катер — летная платформа служила одновременно пристанью — и они помчались к торчащим над морским горизонтом цилиндрическим вышкам из стекла и стали, что сверкали в лучах заходящего солнца подобно гигантским алмазным градусникам.

Дюжина таких вышек, точно сторожевые башни, окольцовывала выступающую над уровнем моря на семиметровую высоту верхушку циклопического прозрачного купола, укрывающего Амстердам. Вокруг каждой из сияющих башен-градусников теснилось великое множество катеров, судов и суденышек.

Катер подошел к одной из таких вышек и причалил к свободному транспортеру. Тот поднял их на двадцать метров вверх, затянув прямо в жерло лифтовой кабины, а лифт сбросил на три тысячи метров вниз — на самое дно подводного города.

По ходу спуска Георгий успел вволю полюбоваться видами Амстердама с высоты птичьего полета, а точнее — рыбьего проплыва. Почти вся городская застройка осталась в неприкосновенности, как она была до Потопа, отчего казалось, что лифт опускает их в колодец времени, век эдак в шестнадцатый-семнадцатый.