Сближение двух вчерашних антиподов идет полным ходом. "Дон-Кихот и Цезарь" уже планируют атаку на английский берег, для чего русскому Черноморскому флоту предлагается соединиться с французским и испанским в английских водах, а войскам — занять Ганновер и пугнуть неаполитанского Фердинанда IV, "чтобы вел себя хорошо" (из письма Наполеона от 27 (15) февраля).
Неслыханные, полуфантастические планы, соответствующие "романтическому императору" и его первому помощнику, главному исполнителю — Ростопчину.
В глубочайшей тайне, доверенной только нескольким избранным, подготавливается индийский поход. В уже названной статье из Парижа автор мечтает, что Англии "не можно будет выгружать своих произведений ни на едином берегу, начиная от Зундского пролива до самых Дарданеллов".
Идея континентальной блокады, как видим, сформулирована за шесть без малого лет до ее провозглашения. Вообще в эти месяцы мелькают многие внешнеполитические замыслы следующих лет и даже десятилетий! Индийский же план вскоре начинает осуществляться. 12 января 1801 года казакам донского атамана Василия Орлова приказано идти в Индию. Месяц дается на движение до Оренбурга, а оттуда три месяца "через Бухарию и Хиву на реку Индус". Вскоре 30 тысяч казаков пересекут Волгу и углубятся в казахские степи.
Смысл плана — в совместных действиях русского и французского корпусов: 35 тысяч французской пехоты с артиллерией во главе с генералом Массена (на его кандидатуре настаивал Павел) должны двинуться по Дунаю, через Черное море, Таганрог, Царицын, Астрахань. Как и в египетском походе, в армии будут находиться инженеры, художники, ученые, предусмотрена даже окраска продаваемых сукон, "особенно любимая азиатами", и пиротехника для эффектных праздников. В устье Волги французы должны соединиться с 35-тысячной русской армией (понятно, не считая того казачьего войска, которое "своим путем" идет через Среднюю Азию). Объединенный русско-французский корпус затем пересечет Каспийское море и высадится в иранском порту Астрабаде. Весь путь от Франции до Астрабада рассчитывали пройти за 80 дней. Еще 50 дней на то, чтобы через Герат и Кандагар войти в главные области Индии… Если начать поход, как собирались, в мае 1801 года, то Индия будет достигнута в сентябре того же года.
План был вполне реальным: современники и потомки искали в нем "павловское безумие", — но никому не приходило в голову подозревать в сумасшествии первого консула… Дело, однако, шло к быстрой развязке.
Март 1801-го
Петербург тех дней похож на город, захваченный неприятелем (согласно одному из свидетелей — "вовсе не веселый город"). Погода, по общему суждению, «ужасная», да еще объявлен с 1 марта десятидневный траур по случаю кончины герцогини Брауншвейгской. Каждый мартовский номер "Санкт-Петербургских ведомостей" содержит 35–50 фамилий отъезжающих за границу, и выходит (учитывая правило трехкратного упоминания в газете о каждом отъезде), что 12–15 семей, иностранных и русских, желают каждый день покинуть столицу. Это для тех лет очень много, тем более что летний сезон — обычное время путешествий — еще далек.
11 марта. Понедельник шестой недели великого поста. День российского переворота, столь не похожего на великую революцию во Франции; и тем знаменательнее, сколь часто в этот день на Неве возникают образы 1789-го, 1793-го и других знаменитых лет.
В этот день царь встает между четырьмя и пятью часами утра, с пяти до девяти работает.
Утренние доклады сановников, в том числе лидера заговора петербургского генерал-губернатора Петра Палена. Несколько дней назад Павел, обнаружив на столе у наследника, Александра, вольтеровские страницы о смерти Цезаря, решил, что это — намек, угроза, и в отместку раскрыл перед великим князем петровский указ о приговоре непокорному сыну, царевичу Алексею.
Полковник Саблуков видит и слышит, как отвечает Пален на вопросы царя о мерах безопасности: "Ничего больше не требуется. Разве только, Ваше Величество, удалите вот этих якобинцев" (при этом он указал на дверь, за которой стоял караул от конной гвардии).
"Вы якобинец, — вечером повторит Павел Саблукову. — Вы все якобинцы". Великий князь Константин, шеф конногвардейского "якобинского полка", явно под сильным подозрением: высочайший гнев умело направляется "не туда".
"Якобинцы-заговорщики", обвиняющие «якобинца-царя»: вот каковы были термины приближающейся дворцовой революции!
Наступает вечер. Заговорщики готовы. На их последнем совещании подвыпившие офицеры говорят о тирании, о подвиге Брута, цитируют древних авторов, подобно тому как это непрерывно делали французы начиная с 1789 года…
В ночь на 12 марта 1801 года чаще восклицают, что нужен лишь хороший царь, а не конституция, и все же одно из крайних мнений было высказано столь громко, что не было забыто.
"Говорят, — пишет Саблуков, — что за этим ужином лейб-гвардии Измайловского полка полковник Бибиков, прекрасный офицер, находившийся в родстве со всею знатью, будто бы высказал во всеуслышание мнение, что нет смысла стараться избавиться от одного Павла; что России не легче будет с остальными членами его семьи и что лучше всего было бы отделаться от них всех сразу".
Саблуков верно понимает значение этого эпизода: как элемент переворота 11 марта он ничтожен; подобные мысли были совершенно чужды большинству заговорщиков. Однако уже само произнесение подобных слов (невозможных во время прежних государственных переворотов) — это симптом нового вольнодумства, эхо 1789-го! Пусть слова сказаны под влиянием вина, возможно, за ними нет подлинного глубокого убеждения, и все же сказано громко, сообщено другим, запомнилось…
Петербургская полночь. Безмолвно движутся две колонны офицеров и несколько гвардейских батальонов.
О той ночи несколько десятилетий очевидцы и современники рассказывали разные подробности — правдивые, вымышленные, анекдотические, жуткие.
Идти недолго, и мы будто слышим ночное движение офицерских и солдатских колонн: иллюзия народного «парижского» шороха, как перед штурмом королевского дворца 10 августа 1792 года. Но только иллюзия…
Разные мемуаристы позже припоминают тихие солдатские разговоры в строю:
"Куда идем?"
"Господа офицеры разными остротами и прибаутками возбуждали солдат против императора".
"Я слышал от одного офицера, что настроение его людей не было самое удовлетворительное. Они шли безмолвно; он говорил им много и долго; никто не отвечал. Это мрачное молчание начало его беспокоить. Он наконец спросил: «Слышите?» Старый гренадер сухо ответил: «Слышу», но никто другой не подал знака одобрения".
В том ночном строю офицеры осторожно намекают солдатам на близящееся "освобождение от тирана", говорят о надеждах на наследника, о том, что "тяготы и строгости службы скоро прекратятся", что все пойдет иначе. Солдаты, однако, явно не в восторге, молчат, слушают угрюмо, "в рядах послышался сдержанный ропот". Тогда генерал-лейтенант Талызин прекращает толки и решительно командует: "Полуоборот направо. Марш!" — после чего войска повиновались его голосу.
Момент острейший. Позже, при других социально-политических обстоятельствах, у русских революционеров-декабристов зайдет разговор: чем привлечь солдат и надо ли среди них вести агитацию?
С народом на штурм — как во Франции? Или для народа, — но без него самого?
Среди декабристов были разные мнения: все сходились на том, что привлечение рядовых необходимо, но расходились в средствах. Сергей Муравьев-Апостол откровенно беседовал с солдатами, особенно со старыми семеновцами. Пестель же склонялся к иной тактике, возражая против слишком раннего посвящения солдат: основная его идея — что в нужный час офицеры прикажут рядовым, куда и на кого идти, и они пойдут. Так вернее.
В ночь на 12 марта 1801 года лидеры заговора решительно используют слепое солдатское повиновение, механическое подчинение: "Кто палку взял да раньше встал, тот и капрал".
