Литмир - Электронная Библиотека

А теперь в баре, где мы остановились по моему настоянию («В этой как бы холодной северной горной стране нет ничего лучше для человеческой души в полночь, нежели хороший теплый стакан согревающего красного портвейна, тяжелого, словно сиропы сэра Артура…»):

– Ладно, Смит, – сказал Джафи, – но мне кажется, нам не следует пить перед походом.

– Ай, да какая разница?

– Как скажешь, но глянь: мы столько сэкономили на дешевой сушеной еде, а ты собираешься сразу все пропить.

– Так уж мне на роду написано, богатство или бедность, в основном же бедность, истинная нищета.

Мы зашли в бар, оказавшийся некой таверной, отделанной в духе горной глубинки типа швейцарского шале с лосиными головами и оленями, нарисованными на перегородках кабинок, а сами люди у стойки – живая реклама охотничьего сезона, хоть все уже сильно наклюкались, эдакая колышущаяся масса теней в тусклом баре, когда мы вошли, заняли три табурета и заказали портвейна. Портвейн – довольно странный заказ посреди охотничьей страны виски, но бармен откопал случайную бутылку «Христианских братьев» и налил нам два широких винных стакана (Морли вообще-то оказался трезвенником), и мы с Джафи выпили и хорошенько это дело прочувствовали.

– Ах, – сказал он, разогреваясь от вина и полуночи, – я скоро снова поеду на север повидать мои родные мокрые леса детства, облачные горы, старых обозленных друзей-интеллектуалов и старых пьяных друзей-лесорубов, ей-богу, Рэй, не начнешь жить, пока там не побываешь – со мной или без меня. А потом уеду в Японию и пешком обойду всю эту холмистую страну, буду отыскивать древние храмики, спрятанные и позабытые в горах, и старых мудрецов, которым по сто девять лет и они молятся Каннон в своих хижинах и так много медитируют, что, когда выходят из медитации, смеются, видя все, что движется. Но это не значит, что я не люблю Америку, ей-богу, хоть и ненавижу этих проклятых охотников: им одно подавай – нацелить пушку на беззащитное разумное существо и убить, за каждое разумное или живое существо, которое эти хуилы убьют, они переродятся тысячу раз, чтобы страдать от ужасов сансары, так им и надо.

– Слышь, Морли? Что скажешь, Генри, а?

– Мой буддизм – всего лишь легкий несчастный интерес к некоторым картинкам, которые они рисовали, хотя могу сказать, иногда Какоэтес извлекает чокнутую ноту буддизма в своих горных стихах, однако меня не очень интересует та его часть, что касается верований. – (Фактически же ему все это было до фонаря.) – Я нейтрален, – сказал он, заливаясь счастливым смехом с каким-то легким злорадством, и Джафи завопил:

– Нейтральность – вот это и есть буддизм!

– После этого портвейна дашь зарок не пить кефира. Знаешь, я а fortiori[13] разочарован, ибо не существует ни вина бенедиктинцев, ни вина траппистов, а есть лишь одни святые воды и спирты «Христианских братьев». Не то чтобы я был слишком несдержан по части пребывания в этом любопытном баре, но выглядит точь-в-точь пятачком для Чарди и писателей «Буханки»[14], все они сплошь армяне-бакалейщики, неуклюжие протестанты-доброжелатели, устроили групповую экскурсию в запой и хотели бы, да не понимают, как вставлять контрацептив. Что за ослы эти люди! – добавил он с неожиданной прямой откровенностью. – Молоко здесь, должно быть, прекрасное, но коров больше, чем людей. Здесь, должно быть, проживает совершенно другая порода англов, меня не шибко греет их внешний вид. Лихачи тут, должно быть, делают аж тридцать четыре мили в час. Ну, Джафи, – в заключение сказал он, – если когда-нибудь устроишься на официальную работу, я надеюсь, у тебя будет костюмчик от «Братьев Брукс»… надеюсь, ты не кончишь на тусовочных банкетах, где… Эгей! – (Это зашли какие-то девчонки.) – Молодые охотницы… Вот, наверно, почему ясельки открыты круглый год.

Но охотникам не понравилось, что мы вот так сидим, сбившись в кучку, и дружелюбно разговариваем тихими голосами на всевозможные личные темы, они влезли к нам, и довольно быстро вокруг всей овальной стойки пошли долгие смешные разглагольствования насчет оленей в округе, где лучше лезть в горы, что там делать, а услыхав, что мы приехали сюда вовсе не убивать животных, а просто забраться в горы, они решили, что мы безнадежные чудаки, и оставили нас в покое. Мы с Джафи выпили по два стакана вина, почувствовали себя прекрасно и вместе с Морли вернулись к машине и поехали дальше, все выше и выше, деревья становились все больше, воздух – все холоднее, все вверх, пока наконец не стало почти два часа ночи и спутники мои не сказали, что до Бриджпорта еще далеко, до начала тропы тоже, поэтому лучше остановиться и переночевать в спальниках прямо вот в этих лесах.

– Встанем на заре и поедем дальше. Пока же у нас есть добрый черный хлеб – и сыр тоже есть, – сказал Джафи, доставая продукты, которые запихал в мешок в последнюю минуту еще в хижине. – Завтрак у нас будет замечательный, прибережем булгур и остальные припасы для завтрашнего завтрака на высоте десять тысяч футов.

Прекрасно. По-прежнему болтая и так далее, Морли заехал по жестким сосновым иглам немного вглубь, под неохватный покров деревьев природного парка – елей и желтых сосен, некоторые до ста футов в вышину, – в огромную, тихую, залитую звездным светом рощу с инеем на земле и мертвым молчанием, если не считать случайного потрескивания в зарослях, где, быть может, окаменев при нашем приближении, стоял дикий кролик. Я вытащил свой спальник, разостлал его, снял тапочки и, когда совсем уже засовывал в мешок ноги в носках, счастливо вздыхая, радостно озирая высокие деревья и размышляя: «Ах, что это будет за ночь настоящего сладкого сна, что за медитации у меня будут посреди этого напряженного молчания Нигде!» – Джафи завопил мне из машины:

– Слушай, похоже, мистер Морли забыл свой спальник!

– Какого… ну и что?

Они немножко это пообсуждали, шаря фонариками по морозцу, затем Джафи подошел ко мне и сказал:

– Тебе придется вылезать, Смит, у нас теперь только два спальника, их надо расстегнуть, разостлать, чтобы получилось одеяло на троих, черт бы его подрал; ну и холодина же будет.

– Чего? Ведь так будет задувать под задницу!

– Ну а Генри не сможет спать в машине, он околеет, там нет печки.

– Но, черт возьми, я так хотел покайфовать… – хныкал я, выбираясь наружу, натягивая тапочки, и Джафи довольно скоро уложил спальники на пончо и сам завалился спать, а я вытянул себе место посредине, и уже подмораживало, а звезды превратились в насмешливые сосульки.

Я забрался, лег, а Морли – мне было слышно, как этот маньяк надувает свой дурацкий матрас, чтобы улечься со мною рядом, но как только он это сделал, тут же заворочался, заколыхался и завздыхал, и на другой бок, и снова лицом ко мне, и опять на другой бок, и все это под ледяными звездами и всей этой благодатью, а Джафи тем временем храпел, Джафи, который вовсе не подвергался такому безумному ерзанью. Наконец выяснилось, что Морли вообще не может уснуть: он встал и ушел в машину – вероятно, поговорить сам с собой, как он, псих, привык, и я лишь успел смежить веки, как через несколько минут он, окоченев, вернулся, залез под спальник, но снова начал ворочаться и даже иногда ругался или вздыхал, и это все продолжалось, кажется, целую вечность, и вот уже я узрел, как Аврора выбеливает восточные кромки Амиды, и довольно скоро нам все равно вставать. Вот Морли псих! Тогда и начались злоключения этого замечательного (как вскоре станет ясно) человека – вероятно, единственного туриста в истории человечества, который отправился в горы и забыл спальник дома. «Боже! – думал я. – Ну почему он не забыл свой жуткий надувной матрас?»

7

С самого первого мгновения, когда мы встретились с Морли, он не переставал испускать внезапные йодли соответственно духу нашего предприятия. То просто был протяжный крик «йоделахи-и!», но раздавался он в самые неподходящие моменты и в самых неподходящих обстоятельствах – например, несколько раз поблизости еще находились его китайские и немецкие друзья, потом – уже в машине, нам в самое ухо, такое громогласное «йоделахи-и!», потом когда мы выходили из машины к бару: «Йоделахии!» Теперь же, когда Джафи проснулся, увидел, что уже светает, выскочил из-под спальников, побежал собирать хворост и вот уже задрожал над предварительным костерком, Морли тоже пробудился от своего короткого, нервного предрассветного сна, зевнул и завопил «йоделахи-и!», разнесшееся эхом по дальним долам. Встал и я; нам только и осталось держаться вместе, скакать и махать руками, как мы с моим грустным бродяжкой в люльке на южном побережье. Но Джафи вскоре подтащил к костру больше валежника, и пламя с ревом заполыхало, и мы через некоторое время уже грели спины, болтали и орали. Прекрасное утро: красные столбы нетронутого солнечного света пробивались из-за склона и косо падали меж холодных дерев, будто в соборе, навстречу солнцу поднималась дымка, а повсюду вокруг – таинственный шум клокочущих ручьев, быть может уже затянутых корочкой льда в заводях. Замечательная здесь рыбалка. Довольно скоро я уже сам вопил «йоделахи-и!», но когда Джафи ушел за дровами и пропал на некоторое время из виду, а Морли завопил свое «йоделахи-и!», тот ответил простым «хоо!» и сказал потом, что так в горах кричат индейцы, что гораздо приятнее. Поэтому я тоже начал орать «хоо!».

вернуться

13

Тем более (лат.).

вернуться

14

Джон Энтони Чарди (1916–1986) – американский поэт, переводчик и этимолог, много лет руководил «Писательской конференцией „Буханка“» – ежегодными творческими семинарами, с 1926 г. проходящими летом в таверне «Буханка», близ одноименной горы в штате Вермонт.

9
{"b":"13957","o":1}