А там, на берегу, они увидели прекраснейшую и величественную картину: там, подобно высокому, раскидистому древу, из густой кроны которого исходило непередаваемое, ласкающее, живое сияние — возвышался дивным храмом Феагнор. Ну а вокруг него расселись, сияя своими длинными, золотистыми, словно из лучей солнечных сотканными волосами, эльфы. Они, облаченные в просторные белоснежные одеяния, были столь возвышенно прекрасны, столь недостижимо мудры, что ими можно было любоваться и восторгаться не иначе, как облаками — от одного из созерцания мудрости и спокойствию учиться… Но, ведь, были еще и голоса — что за голоса! Ни пение птиц небесных, ни шепот дождя, ни ласковый, а то и грозный напев морских валов, не могли сравниться с ними в гармонии. Они говорили с энтом на эльфийском, и, хотя Фалко неплохо знал этот язык от эльфов Эрегиона — теперь он не понимал ни слова — он слушал их голоса как музыку.
А неподалеку стояли эльфийские кони — это были прекрасные, белоснежные скакуны, столь светлые, что, казалось — это сияние исходит из их глубин — они были голубям купающим в солнечных водопадах. Хоббиты пораженные этой красотою, и не заметили, что перед ними оказался еще один эльф. Он подошел совершенно бесшумно — еще более тихо, чем умеют это делать хоббиты, и так же бесшумно опустился перед ними на колени; нахлынул сияющий, успокаивающий свет больших очей, голос, словно дуновение легкого ветерка, возник прямо в его голове:
— Попросту мы тревожились — все оказалось хорошо. Буря ушла, и теперь светит солнце, ничто не может остановить весну…
— Вот, вот — и я про тоже. — подтвердил Феагнор, который услышал голос эльфа, и повернулся теперь, сияя улыбкой, к хоббитам.
— Мы скакали от самого Лотлориена, и до Холмищ. Ну, ничего — наши кони совсем не устали — они могут пролететь через все Среднеземье, и все равно не устанут, потому что — это не простые кони, но подарок самой Элберет — прекраснейшей небесной владычицы — супруги правителя ветров Манвэ. А когда мы долетели до Холмищ, то узнали, что уже миновала — только некий «великан» унес двоих маленьких садовников, и вот мы уже здесь, и уже поняли, что — это было недоразумение…
— Да, да, да… — тихим, успокаивающим шепотом вымолвил Фалко, и тут же взгляд его наполнился болью пронзительной; болью жгучей, и, выкрикнул он так громко, да с таким неожиданным надрывом, что все сидевшие эльфы обернулись к нему: — Вы, такие мудрые, такие всезнающие — хоть вы то помогите мне от боли избавиться — скажите, где мои сыновья?! Где Робин, Рэнис и Ринэм?! Где?! Где ж они?!! Ответьте мне только это, а все остальное уже не важно! Да — прекрасны у вас голоса; да — успокаивают они, но, все равно, они не нужны — да — не нужны эти мягкие голоса, ежели только не ведаете вы, где они?! Это одно имеет значение! Отвечайте же скорее! Что ж мучаете, что ж в неведении держите?!.. Ведь должны знать — ну же!.. Что ж молчите?! А?! Что ж вы?! Неужто не понимаете, что с тех пор, как потерял их, так и не живу вовсе — мечусь только из стороны в сторону!
Эльф положил ему ладонь на лоб, и Фалко почувствовал, как волны живительного тепла, расходясь от этой ладони, и разрастаясь по всего его телу, постепенно успокаивают его, и тогда он отдернулся, и даже с гневом прокричал:
— Да нет же! Да не хочу я вашего спокойствия — не хочу — не приемлю! Про сынов моих знаете… Ну где же они, где же?
Он отшатнулся, и теперь медленно, шаг за шагом, отступал к журчащей воде, но до воды так и не дошел, вновь бросился к этому прекрасному эльфу, и, схватив его за плечи, стал трясти, кричать требуя, чтобы он не молчал, чтобы сейчас же начал рассказывать и поведал бы, где находятся его сыновья.
Он и не заметил, как эльфы окружили, расселись таким же сияющим кольцом, как перед этим вокруг Феагнора, и вот налетело их пение — и он уже не мог этому пению противится — словно бы волны нездешнего, прекраснейшего океана подхватили его:
— Открой глаза ты в час вечерний,
Перед любимою звездой,
И голос пусть листвы весенней,
Зашепчет над твоей головой:
"О что ты, что ты, друг мой нежный,
О чем вздыхаешь и грустишь,
Ведь над тобой простор безбрежный,
Туда, в душе своей глядишь…
А слышишь: та звезда родная
Зовет к себе в волшебный край,
Где, в нежном свете выступая,
Откроется для сердца рай.
Ах, слышишь, слышишь — в поднебесье,
Зовущий звон далеких сфер,
И шепот нежный по полесью:
"Там много ждет прекрасных дел…"
Закрой глаза — темно уж небо,
И много звезд — средь них одна,
Она превыше жизни бега,
Она и днем в душе видна.
И постепенно, вместе с этим пением, все-таки снизошло на Фалко успокоение — ни одной тревожной нотки не было в обращенных к нему голосах, и боль, и ужасы, и надрывы — они все-таки отступали от его израненной, изодранной, страдающей души. Хотя бы ненадолго получил он успокоение — действительно успокоение, отдых. Он сидел на высоком холме, под звездным небом, любовался родимой землею, и не было ничего кроме него, этой родной земли и бесконечности над его головою. Но всему, кроме вечного сна смерти, рано иль поздно наступает окончание, вот и этот, навеянные эльфами сон прекратился. Впрочем, не совсем — казалось, что прекрасное таинство еще продолжалось. Уже ушел, канул в вечность день, уже небо безоблачное раскрыло скрывающую вечность завесу дня, и просторы бескрайние проступили, вокруг лились волшебные переливы гитары и голоса эльфов пели, возносились туда — в высь нескончаемую. И, вместе с этими голосами, туда же устремился и взгляд Фалко. Вот, что пели тогда эльфы:
— Ах, сон и смерть — они как братья,
Они похожи — в том их суть,
Что сна незримые объятия,
Еще могут нас в жизнь вернуть.
Но, друг, заметь, что чаще, чаще,
Мы умираем на заре,
Когда в бордовом вечном плаще
Восходит день на горе.
Так смерть есть сна продолженье,
Но только выхода уж нет,
И всех живых к тебе моленье,
Уж не вернет в пучину лет.
И как во сне — одно мгновенье,
Вся ночь, но полна сказки нег,
Так в смерти — вечность — дуновенье,
Как сон — веков и царствий бег.
И не вернуться вновь к живущим,
И не исправить, не свершить,
Подобно звездам вдаль плывущим,
Тот сон во тьме не прекратить.
Но ты все ж жив — пусть жизнь мгновенье,
Ты жив, и ты в душе горишь,
Сон впереди — пока боренье,
Ты счастлив — в жизни творишь.
Да — эти строки вернули Фалко из того сладостного сна в котором он пребывал, но это были такие мелодичные, нежные голоса, что не вернулась и прежняя боль — он мог здраво мыслить, он мог вспоминать, но больше не было надрывов. Его звезды успокаивали, и он с их прекрасной высоты смотрел на эльфов — порой ему казалось, что он плывет в небе. Но, все, он не забывал про сынов своих и спрашивал:
— Что же с ними? Где они теперь? Вы знаете?..
Нет — эльфы, несмотря на свою проницательность, не видели этого, и ничего не могли рассказать Фалко, но я то ведаю, и расскажу тебе, читатель.
