Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Маэглин вскрикнул, когда увидел, что глаза братьев из глубин своих наливаются вороньей тьмою, попытался было что-то сказать, да уж не мог — зато девочка смогла вырваться, и, подбежав к драконы, перехватив его за раскаленную, черную губу, закричала отчаянным, сильным гласом:

— Да что ж это?!.. Сожги же! Ну же! Перед тем, как уйти в свой полет вечный, хоть еще один…

Но голос ее тонул в вое ледяного ветра, который без жалости бил и хлестал их, который прижимал ее к этим раскаленным черным губам, так что с одной стороны для нее был нестерпимый холод, а с другой жар; и она, не слыша собственного голоса, все шептала:

— Дыхни же — в самый последний раз — прости тихо-тихо дыхни! Миленький, ну что тебе стоит… И их не станет… и всей этой боли не станет… все прервется… Пожалуйста, милый…

Мрак, который клубился над ними, вдруг налился ослепительным белесым сиянием, и лопнул раскаленным копьем, которое пронзило израненное тело дракона в спину, пригвоздило его к земле, и тот слабый-слабый отголосок пламени, который полыхал до этого в его полуприкрытых очах, теперь потух окончательно, и… все-таки вырвалось последнее дыханье — совсем незначительное, оно, все-таки, обратило девочку в пылающий факел, который метеором промчался в воздухе, и веером нежных, сияющих искр вознесся вверх, прорезая клубящиеся толщи все выше и выше — к звездам. Маэглин бросился за этими искрами — в напряженном, мучительном прыжке ему даже удалось поймать одну из этих искорок, и она оказалась такой жаркой, что прожгла его ладонь до кости — он, конечно же, не почувствовал этой боли физической, но он орал и орал, он метался по земле, он ломал об эту уже изодранную, выжженную землю ногти, но воплей его не было слышно за надрывными завываньями ледяного ветра…

И, все-таки, братья отчетливо слышали каждое его слово — слышали и не придавали ему какого-либо знания. Так же, слышали они и завыванья волчьей стаи, и рев орков, и голоса эльфов — слышали и понимали каждое из того бессчетного множества слов, которое звучало тогда в воздухе — слова налетали и сталкивались, неслись безудержным, стремительным потоком — и в каждом слове было чувство — гневное, героическое, чувство боли, чувство отчаянья — и все это они воспринимали, и все это проносилось через них — и они кричали от боли, от страха перед этим, неожиданно на них нахлынувшим океаном тьмы…

И до этого окружающее было и уродливо и чуждо — теперь это только больше усилилось, теперь это было скопище уродливых теней, которые вливались в самую душу, словно пиявки, всякий свет из нее высасывали — казалось, есть только боль да мрак — этот хаос вихрящийся, и нет смысла бороться — борьба принесет только большую муку, но ничего то они не достигнут — потому что и нет ничего за пределами этого хаоса. Быть может, нечто подобное испытывал когда-то, на зареве времен Иллуватор, и он смог победить отчаянье хаоса, но ведь никто среди них не был Иллуватором, и никто не мог этому противиться — они, измученные, ослабшие — они сдались, они приняли этот хаос, и не рвались больше к свету. И где-то в этом судорожном мелькании теней гремел голос ворона:

— Теперь проявите свою мощь!!! Теперь, когда кольца наконец-то на ваших руках, смерть — этот ужаснейший из даров Иллуватора — она больше не властна над вами! В вас великая сила — так подымите же свои клинки, и идите на эти орочьи армии — освобождайте Эрегион! Ведь вы же этого хотите?! Что ж вы медлите?!! Скорее! Поспешите, чтобы освобождать!

Тогда же почувствовали они страшную боль — что-то происходило с их костями, и вот затрещали ладони — разорвались, и вот уже, сотканные из их плоти, затемнели в их руках клинки — сначала еще жаром исходили, но затем — ледяной коростой покрылись; затрещали даже от нестерпимого холода, который их продирал…

А Фалко был рядом — он понимал, что теперь вот все проиграно, а, все-таки, никак не мог с этим смириться — все пытался бороться. Вот проговорил:

— Лишь только голос уйдет — ты забудешь,
Имен, тихих слов череду,
Мой ангел, ты сердце застудишь,
Забудешь свою ты звезду…
И что же нам всем остается?…
Лишь искать, лишь молить да мечтать…
Ах песня, ах песня несется,
Нам лучше ее не создать…
Лишь только уйду, ты забудешь,
Холодной разлуки рассвет,
Во мраке со мраком колдуешь,
Ты множество-множество лет…
Далеко, за высокими травами,
За горами небес высоты,
За нехожеными, в тайнах дубравами,
Вечно светят любимой цветы!

Конечно, в словах его была пронзительная мука; конечно, он из всех сил пытался бороться, но… его слова хоть и были услышаны, не принесли им никакого света — они пребывали теперь в таком причудливом и болезненном состоянии, в каком не пребывали никогда прежде — это было состояние не постижимое для любых форм человеческой жизни — они видели там ад. И ворон раскаленным жалом рокотал над ними:

— Поднимитесь, поднимитесь — неужели можно медлить хоть мгновенье? Убейте сначала это ничтожество под ногами, потом Эрегион освободите, ну а дальше — дальше вся вселенная будет у ваших ног…

Однако, эти слова о грядущей славе, не зажгли в них прежних порывов — было только холодное отчаянье, да еще — осознание собственного бессилия — не было никаких мыслей, только тупая, ноющая боль, да еще смирение перед тем, что ждало их — перед тем, о чем одно упоминание повергло бы обычного человека в ужас…

Нет — они не убили тогда ни Фалко, ни Барахира — видно, так уж было предуготовано роком — они просто оттолкнули их в сторону, ну а сами же, заходясь страшными, надрывными воплями, бросились куда-то, куда глаза глядят. Когда, минуя несколько минут, вдруг оказалось, что смерть приобрела десять прекрасных помощников — в эти роковые мгновенья я, все-таки, оставлю их. Я уже писал об этом и не раз — что же описывать вновь бесконечные взмахи клинками, нескончаемые вопли, хруст костей, брызги орочьей крови… Все это уже было… было… И им, неуязвимым, казалось, что они рубят так уже не день, не два, но целую вечность; наносят такие вот удары — все смешалось… смешалось…

* * *

И вновь я перенесусь к себе, в весну, в башню. По прежнему за окном сияет солнце… Теперь читатель может быть даже и раздражен таким частым перескакиванием. Поверьте — я не хотел этого делать, но просто смерть моя как никогда близка и не уверен смогу ли довести начатое до конца, хватит ли сил — нет, нет — кому же передать? Нэдии ли?.. Сердце останавливается… Рука едва движется… Нэдия не сможет — как же звонко она сейчас засмеялась… Какой чудный, детский смех, какое милое пение — надобно только ухватится за него — сердце бейся же! — что же ты такое слабое? Сердце, сердце мое — бейся же… Что же она поет…

— Видишь, солнечный круг засверкает,
Ширясь бликом на гранях воды,
Так и сердце — лишь раз замечтает,
И достанет до самой звезды…
Видишь, радуга в небо восходит,
Красок сказочных в ней водопад,
До небесной вершины доводит,
Там, где милый душе звездопад.
Слышишь, ветер поет в отдаленье,
О далекой стране, о мечтах,
Это тихое, нежное пенье,
Говорит нам о мудрых богах.
Чуешь, что-то звенит и смеется,
Тихо пляшет и нежно поет —
Это жизнью извечной зовется,
Это звездочка в небо зовет!
88
{"b":"139561","o":1}