И он блаженно улыбнулся. Он слышал, как «колдун» отдал приказанье, и вот палач нанес удар — темнота хлынула в очи Сэтла…

Однако, удар был нанесен не топором, но палкой, и с таким расчетом, чтобы только немного оглушить его. Ведь ожидалась еще самая грандиозная часть потехи, к которой богач созвал многих своих дружков — уж очень ему хотелось похвастаться. Потеху эту готовили умельцы из народа, и тоже, конечно, под страхом смерти. Над двором было проведено хитроумное переплетенье канатов, которые, однако, были выкрашены в лазурный цвет, и небыли заметны на фоне ясного неба. На крышах же, готовясь крутить всякие ручки стояли, тряслись от страха (А что если не сработает?!) — сами умельцы. Вот Сэтла облачили в белоснежные одежды, к ногам приклеили бумажное белое облако, разжали рот и напоили вином, после чего подняли (на плахе же лежал восковой безголовый слепок, так же — там все было залито коровьей кровью). Сэтл очнулся и обнаружил, что он бестелесный, парящий в воздухе дух. Под собою он видел толпу и окровавленное тело, тогда он вскрикнул:

— Люди, слышите ли вы меня?!..

И ученики, а затем и все люди с великой радости (ведь безумное представление наконец-то близилось к концу!) — закричали:

— Видим! Видим! О святой дух! В ореоле любви сошел ты к нам!..

Тогда засмеялся Сэтл, и закричал:

Дружки богача, многочисленные придворные, кто с хохотом, а кто с интересом, как за хорошо разыгранным представлением следили за происходящим. Вот навстречу ему, на незримых канатах устремилась актриса изображающая Стэллу. Ее платье выкрасили какими-то специальными красками, так что вся она так и сияла, даже и глаза слепли.

— Вот она, вот она, новая встреча! — со слезами на глазах восклицал Сэтл, вытягивал навстречу ей руки, и летел все быстрее и быстрее.

Все было рассчитано так, чтобы он пролетел мимо актрисы, ослеп от исходящего от нее сияния и врезался в стену — так и произошло: со всего налета врезался он в стену, да тут же и лишился сознания…

Очнулся он на каком-то совершенно незнакомом ему поле, и где-то высоко в небесах пели свою спокойную, воздушную песнь жаворонки. Никогда бы он не догадался, что на самом деле произошло, если бы не сидел рядом тех братьев-рыбаков, которые встретил он возле озера, и которые стали его первыми учениками. Они то и рассказали ему про то, что все это было задумано богачом, а так же то, что пока они играли — их семьи умерли с голода. Они бежали от своего жестокого господина, и вот теперь хотели странствовать вместе с ним, они говорили:

— Мы бы проклинать тебя должны, да вот не проклинаем, и дело здесь не только в том, что ты не повинен в затеях этого сумасброда, но и в том, что твои речи, которые им как потеха звучали, нам глубоко в душу запали. Пусть и не было на самом деле таких удивительных чудес, как исцеление и прочее — главное то что искренно ты говорил! Загорелось тогда что-то в наших сердцах… А теперь то, как семьи наши с голода умерли, так уж пойдем мы за тобою — хоть на край света. Учи нас, говори с нами…

Сначала Сэтл конечно опечалился, однако, что человек не примет? Вот и смирился он с тем, что все это было подстроено, что никакая Стэлла и не летела навстречу ему, в золотистом сиянии. Он и прежде любил этих своих учеников, как братьев, они же, хоть раньше притворялись — теперь полюбили своего учителя искренно. И стали они ходить из города в город проповедовать о любви, о братстве между людьми. Конечно, уже не бегал Сэтл, как в самом начале, и не надеялся, что удастся объединить всех в один день, или, хотя бы, в один год. Чаще всего на них глядели как на сумасшедших, смеялись над ними, но находились и такие, которые принимали их речи, кто-то оставался в размышлениях, и начинал жить хоть в какой-то, хоть в малой степени ближе к естеству, а некоторые примыкали к его ученикам, и набралось их около сотни — они расходились в разные стороны света, и, терпя всякие лишения, проповедовали о братской любви. Вместе же с Сэтлом оставались самые первые, и самые преданные ему…

Шли годы — и Сэтл уже смирился, что не увидит Стэллу не сегодня, и не завтра, и не через год, и в одном только он был совершенно уверен, и не на мгновенье даже не сомневался в этом — что не важно когда, но он обязательно, непременно ее увидит. Однажды в жаркий день он склонился над источником, чтобы напиться, и увидел свое отражение, увидел, что он совершенно сед, весь покрыт морщинами — тогда же он почувствовал, что смерть его совсем близка. Встал он опершись на посох, и, подойдя к своим тоже уже состарившимся ученикам, молвил:

— Ну, вот и настала пора прощаться. Пусть я и не выполнил, что обещал, но хоть перед смертью паду на колени, перед ней, перед Стэллой…

Тяжелым, многослезным было расставанье, так как ученики понимали, что видят своего мудрого, доброго учителя в последний раз. Он поклонился, повернулся и пошел… Нет — он не ведал, куда ему надо идти, и давным-давно позабыл, где тот лес, где воздыхал он когда-то по Стэлле — он просто шел, любуясь природой, вздыхая ароматы взошедших полей, слушал пение птиц — и легкая, немного печальная улыбка легким сиянием озаряла его спокойное лицо. Он верил, что сердце его не обманет, и за кисеею в мгновенье, как в раю пролетевших дней и ночей, он вошел под густые и величаво-недвижимые лесные своды. Здесь не пели птицы, а в воздухе была прохлада, думалось о смерти — о том, сколь же несхожа она ни с чем сущим, сколь же загадочна. А вот раскидистый могучий дуб — Сэтл помнил, что в тот давний день юности своей именно под этим дубом сказала она ему свое желание, и он с плачем бросился прочь. Теперь под этими сенями темнело гранитное надгробие, и Сэтл уже знал, что под ним — ее прах. Он принял это, как должное, и слезы светлой печали катились по его морщинистым щекам. Он, зная, что уже никогда не поднимется, опустился перед плитой на колени, и зашептал:

— Прости, прости меня, всегда любимая, Стэлла моя. Я боролся, я всю жизнь боролся, но так и не смог выполнить твоего завещания… Любимая, да — любимая, потому что одну тебя все это время любил — прости же, прости меня! Я оказался слаб, я оказался недостоин…

И тут он весь затрясся от глухих рыданий — он действительно почувствовал себя виноватым, перед этим уже вечным святым спокойствием. Но вот увидел он пред собою слезами наполненные ясные очи Стэллы, какими они были при расставанье, и он почувствовал, что был любим ею и тогда, и все последующее время, что и она, одинокая, ходя по лесу, ждала новой встречи, и теперь рада была его возвращенью. Сэтл вздохнул, и в любви этот мир оставил…

Итак, история была закончена, и Фалко, печально улыбаясь, смотрел по очереди на каждого из братьев, пытаясь определить, какое это на них произвело впечатление. Вот заговорил Вэллиат:

— Что же — в идее объединения людей, дабы жили они в любви, в братстве не рушимом — все есть истина. Не об этом ли мечтает Альфонсо, которого сейчас с нами нет?..