— И суд настал, но что им судьи, И взоры грозные, слова?.. Что их любовь, тепло остудит — И в души смотрят их глаза. И что им мир весь бесконечный, Весь мир в любви, в слиянье душ; А этот мир — он быстротечный, В движении морей и суш. И снова нежные объятья, В последней раз, в последний раз, Любви священные заклятья — И чувства бесконечный сказ. И все горит, пылает в свете, И вновь стихи, стихи горят, Вокруг же на своем совете, Валары грозные сидят. "Красиво, жалко и печально, Но нет — он слишком ярок здесь, Восстал он, бурный, изначально, И пламенем оделся весь. Его судьба весь мир разрушить — Он без того не может жить. Не можем мы закон нарушить, Не можем пламень допустить. Пускай уйдет он за пределы, На веки вечные в цепях — Давно он знал свои уделы — Еще в космический морях…" Гремят слова, но те, в объятьях, Не слышат слов, не знают уз, Не ведают уж о проклятья — Их вечностью скреплен союз. И новые слова все шепчут: "Твой дух во мне… а твой — во мне, Они в разлуке нас излечат, Они всегда живут в душе. Ты знай, ты знай, что тьма растает, И время вечности уйдет, Ни космоса, ни пустоты не станет, И там душа любовь, звезду свою найдет. Прощай, прощай вновь, на мгновенье, И все же — светлая печаль, И вновь, к звезде своей стремленье… Что сделано, того не жаль… Нет, нет — даже и старожилы не могут рассказать, откуда пришли к ней эти строки, но по видимому, все-таки она уже предчувствовала, что недолговечно это ее счастье, что недолго будет пребывать она в этом райском сиянии вместе с братом своим… А они уже стояли в прекраснейшем саду, со всех сторон слышались волшебные, чарующие голоса птиц, которых никогда прежде не слышала Вэлда, и которых сразу же полюбила, потому что и нельзя было их не полюбить за их неземную красоту. Вокруг все сияло и распускалось, все тянулось вверх, где еще краше переливалось сияние, и было оно таким живым и мудрым, что подумалось Вэлде, что — это сам Иллуватор. Не земными словами ту красу описывать, а даже если и попытаться, то уйдет на это очень много времени. Вэлда стояла, любовалась всем этим, как завороженная, и только изредка, время от времени, шептала слово: «Люблю». Она так поражена была красотами сада, так зачарована голосами его обитателей, что даже и не заметила, что олень покинул ее. Когда же увидела, что нет его поблизости, то очень печально ей стало, но эта была светлая печаль, и вновь зашептала она строки, которые, должно быть, пришли к ней по наитию: — Вдруг та высшая сила, что суд их вершила, Их объятья легко развела; И звезда тут в печали взмолилась, Но давно их судьба уж была решена. "Но позвольте мне с ним в запределье! Что мне, право, веками страдать! О, Единый, услышь ты моленье, Можешь ты нас в проклятье сковать!.." И взметнулась мольба в поднебесье, Да и так слышал все верхний бог — А тот звездами плакал: "Лейся, лейся… Не сломить даже мне этот рок…" Ну а там, среди скал белоглавых, Среди светлых хребтов, где заря, Уж играла кострами на скалах — Там страдали в разлуке горя. Пусть предчувствие вечности вместе, Пусть все нежные клятвы, стихи — Пусть моленья звездной невесте — Как мгновения эти тяжки! Она соткана нежным вся светом, Все в печали, вся в Лунной тоске, Никогда в Валиноре не знали такого навета, Розы дивной, что от слез возрастала на теплом песке. Никогда, никогда — даже в тех Силмариллах, Что проклятием стали Арды, Никогда — даже в тех серебристых приливах, Что сияют в небесной выси. В тех слезах все печаль вековая, Горечь мира, разлука любви — Перед ней в цепи тяжкие мужа ковали, Он стоял весь в душевной крови. Он темнел и светлел, он весь бился, Он страдал, как никто не страдал, Он то в небо мечтой возносился, То в огне и в пучине страдал. Вот закованы цепи, и ветры подули, Грянул ветер, и на море ходит уж вал — И молитву Валары вздохнули, И во тьму уж проход над вершинами скал. Ну а роза сияет, а роза поет, В ней чувство навеки их рок уберег, Навеки дыхание сердца их льет, Мгновение встречи там вечно живет. И вот уж в ладонях у милой звезды, Та роза все ближе сияет, И вот уж коснулась — так словно в сады, Закованный в цепи шагает. И роза ушла уж в огнистую плоть, Ей пламень цвети не мешает, И времени ветер не в силах ту розу сполоть — В ней чувство любви их сияет… Так говорила маленькая Вэлда, и светлые слезы катились по ее щекам. Но вот услышала она некое движенье, повернула голову и увидела, что светоносный олень стоит прямо пред нею. И так она обрадовалась, так счастливо, звонко засмеялась, что не сразу и заметила, что он что-то держит во рту. Она вновь обняла его за облачную шею, поцеловала в нежные, мудрые глаза и тут только заметила этот кулек, из которого исходил прелестный аромат. Она сразу догадалась, и все-таки спросила:
— Это подарок для меня? Олень кивнул головою, и вновь закружились в воздухе живые цветы, и вновь приласкали лик Вэлды. И тогда девочка осторожно приняла его, развязала, и обнаружила, что там лежат семена, и, хотя олень по прежнему ничего не говорил, она сразу догадалась, что — это семена тех самых растений, которые окружали ее… Тут еще раз повел рогами олень, и вырвались из них снежные птахи, закружили в воздухе, да и расправили крыльями то волшебное сияние, которое составляло сад. Открылось окно, а за ним — вид далеких-далеких снежных полей. И сразу увидела Вэлда родное селение. Уже взошло солнце, и золотистые его узоры разбегались на многие-многие версты ровных снежных гладей. Но какая же это была высь! Домики представлялись совсем, совсем маленькими, человеческих же фигурок было и вовсе не различить. И почувствовала тогда Вэлда, что уж настало время разлуки с чудесным оленем. Быстро обернулась к нему, хотела хоть что-нибудь молвить на прощанье, но, оказывается, было уже поздно. Над ее головою, уже высоко-высоко таяло в сияющей небесной лазури сияние, а к земле ее нес теплый весенний ветер. Она плакала всю обратную дорогу, плакала и тогда, когда осталась в одиночестве на вершине того самого холма, где произошла первая встреча с ним. С этого места довольно хорошо было видно и родное поселение, и даже редкие фигурки, которые прохаживались или пробегали между домами. Невероятным казалось, что такое, в общем-то небольшое расстояние, в ночи, в буре представлялось ей целой долгой-долгой, даже и нескончаемой дорогой. |
