– Понятно. Когда подобное повторяется, приходится признать, что это уже факт.

– Вот-вот.

– А как со слежкой?

– Кто знает? Может быть, есть, а может, и нет.

– Предположим, они решили, что пора схватить вас за руку и задать пару вопросов.

– Думаю, прослушивание началось после того, как я бросил пробный камень: коснулся похищения людей, упомянул Нью-Хэмпшир, то есть затронул вопросы, которые могли вывести их на вас. Ничего не могу сказать о том самом моменте, когда вы позвонили, чтобы узнать о Кресте Уайтлиф. Но после этого точно стали прослушивать. Мне кажется, вы утерли им нос.

– Похоже на то.

– Хорошо. Об этом вы мне расскажете в следующий раз, если захотите. Они не знают наверняка, виделись ли мы с тех пор.

– А как вы объясните звонок Эрминтруд, не говоря уже о вашей драматической езде по улицам западного Лондона? Бакройд пожал плечами:

– Мне кажется, я должен не оправдываться, а нападать. Я перейду в наступление. Заявлю, что протестую против прослушивания и слежки. Потребую объяснений – что происходит, в конце концов? В ответ, конечно, получу совет научиться вести себя и не совать нос в чужие дела. Однако у меня все же нет уверенности, что за мной следили.

– Хорошо. Понятно. Учитывая обстоятельства, думаю, вам ничто не мешает еще раз сунуть нос не в свои дела.

– Вы хотите сказать, до того как мне укажут на это? – Герни кивнул. – Они не заставят себя долго ждать.

– Это в последний раз. Я больше не буду обращаться к вам с подобными просьбами.

– А если обратитесь, не стану слушать.

– Мне необходимо знать, зачем им парень. При чем здесь телекинез, электроимпульсы, компьютеры. Все это интересует меня, но я не имею ни малейшего представления, как все это связано между собой. Тот человек, рассказавший вам об экстрасенсе... вы сказали, что он занимался только организационной стороной дела.

– Она, – поправил его Бакройд.

– И вы доверяете ей. – Слова Герни прозвучали скорее как предположение, нежели как вопрос.

– Она начала работать в разведке секретарем. Умная девочка и очень хорошенькая. Вскоре после этого ей предложили квартиру в Брюсселе, зарплату в три раза больше прежней и довольно веселую жизнь. Разумеется, она состояла при посольстве. Кое-что передавала, собирала информацию. У нее было несколько искусно подстроенных и мастерски закрученных романов с мужчинами, которым случалось выбалтывать ей ценные сведения. К сожалению, она влюбилась, и, что еще более печально, влюбилась в русского. В этом не было ничего страшного, во всяком случае, ничего, что могло бы взволновать Сенчури-Хаус. Там считали, что она добросовестно делала свое дело. И все же шила в мешке не утаишь – кое-что все-таки всплыло, потому что она слишком любила этого парня, чтобы признаться ему, чем ей действительно приходилось заниматься, или чтобы переводить любовные разговоры в секретные донесения. Так она сказала мне, даже не сама сказала, а я расколол ее, и она не стала этого отрицать. Я ей очень симпатизировал. И я нашел способ заставить ее вспомнить о своем долге.

– Ей хотелось этого? – спросила Рейчел.

– Нет, конечно. У нее была какая-то безумная идея, что она со своим русским сможет скрыться и жить в тайном блаженстве где-нибудь на задворках Европы. Глупая.

– Глупая, – как эхо повторила Рейчел. – Ну а что русский?

Бакройда, казалось, начали раздражать ее вопросы.

– С ним произошел несчастный случай, – сказал он коротко. – Наезд. Все кончилось трагично.

– И она бесконечно благодарна вам за это?

– Она оправилась, – ответил Бакройд, почувствовав себя уже не таким довольным и счастливым, как в момент встречи с ними. – Человек может многое пережить. Она осталась жива, была свободна, ее карьера не пострадала.

– Ну и на что она согласна ради прошлого? – поинтересовался Герни.

– Я узнаю, но, думаю, она знает не более того, что рассказала мне...

– Но она работает на кого-то, кто знает больше?

– Да.

– Возможно, есть документы?

– Должны быть. Типа «Только для служебного пользования».

– Пока я не выясню, Джордж, почему их так заинтересовал Дэвид Паскини, я буду тыкаться, как слепой котенок. У меня есть один источник, собственный, но не знаю, насколько он окажется надежным.

– Хорошо, Саймон. – Бакройд допил виски и встал. – Сделаю, что смогу.

– Когда?

– Скоро. – Бакройд пожал плечами. – Почему бы не попробовать?

– На Портобелло-роуд есть паб «Граф Лонздейл». Встретимся там в двенадцать тридцать через четыре дня.

– А вы не думаете, что к тому времени они возьмут под наблюдение каждый паб?

Герни широко улыбнулся:

– Будем соблюдать осторожность.

– Хорошо, Саймон. Да! – Бакройд вынул что-то из бокового кармана. – Думаю, вам это пригодится. – Он протянул Герни маленький сверток. – Если, – он перевел глаза с Герни на Рейчел, – за мной действительно был хвост, то они из вредности могут попросить полицию заблокировать колеса моей машины. Представляю, как это позабавит их. Это, конечно, худшее, что может случиться.

Он попрощался и стал пробираться к выходу сквозь толпу посетителей.

Герни опустил сверток в карман, даже не развернув его. Он поднял свой стакан, но не стал пить. Рейчел спросила:

– Он сделает это?

– Сделает, – кивнул Герни.

– Она может отказаться помогать. Та женщина.

– Не откажется. Не волнуйся.

– Он нравится тебе? Я хочу сказать, ты любишь его?

Герни не ответил.

– Что в свертке?

Герни допил свое виски.

– Деньги.

Хорошее самочувствие придавало ей решительности. Просмотренный накануне вечером фильм доставил огромное удовольствие. Обед был превосходным. Она крепко спала, вытянувшись во весь рост, на своем месте первого класса, а когда проснулась, предупредительные стюарды подали отменный завтрак.

Полет оказался не примечательным на события. После вылета из Международного аэропорта имени Джона Кеннеди их около часа слегка болтало, но это не беспокоило ее. Она чувствовала себя бодрой и веселой и в то же время спокойной и уверенной – так чувствует себя водитель, сидящий за рулем гоночной машины.

Небо уходило ввысь бледно-голубоватой громадой ледяного айсберга. Она наклонилась к иллюминатору, чтобы посмотреть на сверкающую дорогу, прочерченную потоком солнечного света по заснеженному английскому пейзажу, который временами сверкал ослепительной белизной, а порой чуть-чуть отливал медью. Дороги темнели как глубокие застаревшие раны. Реки переливались серебром. Заснеженная местность, казалось, утратила всякую индивидуальность и напоминала сверху обычный чертеж. Она восприняла это как хороший знак.

Стюард вручил ей карточку с указанием порядка высадки пассажиров, и она достала из своей дорожной сумки паспорт, в котором, кроме ее фотографии, все было чужим. Теперь ее звали Сюзн Поллард, родилась 12 июня 1962 года в Клирфилде, штат Пенсильвания. Она заполнила карточку, вписав в нее паспортные данные. Она была поражена тем, как они мастерски подгримировали ее, чтобы сфотографировать на паспорт, – изменили прическу, с помощью крошечных тампончиков придали большую пухлость ее щекам, отчего она стала выглядеть моложе. На фотографии виднелся только вырез летнего платья, но он довершал легко узнаваемый стиль дешевого студийного снимка, сделанного как-то летом, возможно, года три назад.

Дело, которое ей доверили, волновало своей таинственностью, предстоящими встречами, конечной целью. При мысли о нем охватывало необыкновенно восторженное состояние, которое поднималось по позвоночнику и теплом разливалось по плечам. Когда самолет стал в Хитроу заходить на посадку, она с новым интересом посмотрела в иллюминатор. Она не знала ни Лондона, ни Англии, поэтому с нетерпением ждала встречи с ними.

Пит Гинсберг, напротив, прекрасно знал Лондон. Вот уже больше года, как он обосновался в посольстве, почему, собственно, выбор и пал на него. Никто не знал, как засветились Дик и Гарри, когда были приставлены к Дэвиду Паскини, но говорили, что им просто не повезло и их отозвали.