– Это нам известно.

– Да, да. Ну... ничего нового. Я никогда не работал с этим пареньком. А тех, кто это делал, полагаю, уже нет в живых.

– Коронарные сосуды.

– Да, естественно. – Аскер скорчил скорбную мину. – Видите ли, трудно себе представить, как другой на его месте вел бы себя в подобных обстоятельствах. Ведь и экстрасенс... э-э-э... не лишен нормальных человеческих чувств. Я ничего не могу сказать об экстрасенсорных способностях мальчика, пока не увижу его. Его способности в какой-то мере зависят от того, как он ими пользуется. А это никому не известно. Неизвестно также, какая у него техника и все остальное. Ведь мальчик, как я уже сказал, прежде всего человек. Он может впасть в летаргическое состояние, в депрессию, может быть непредсказуем, испытывать всякого рода волнения... В общем, это лотерея.

– А Герни?

– Герни?

– Парень, который...

– Да.

– Я забыл о нем, – сказал Аскер. – Не знаю – вот мой ответ. Вы говорите, что он почти добрался до мальчика.

– Есть доказательства, что он был в том доме, где держали Дэвида.

– Да, понимаю. – Аскер развел руками. – Извините, но я не знаю. Есть ли какие-нибудь основания считать его экстрасенсом? Почему его наняли?

Эд посмотрел на лежавший на столе скоросшиватель, но не стал его раскрывать.

– Нам ничего не известно. Его наняли, чтобы успокоить мать. Сначала мы хотели подставить своего человека, но потом раздумали. Герни все-таки настоящий. А нам важно утихомирить эту Ране. У нас нет шансов, чтобы... – Он умолк.

– Неужели? – Аскер сложил пальцы домиком. – Он, кажется, подобрался очень близко.

Джеффриз откинул со лба прядь волос.

– Так решили не в нашем департаменте. Замечание это, как все поняли, было сделано в адрес парня, прилетевшего из Нью-Йорка.

Заявление Эда дало Аскеру возможность высказаться.

– Выслушав вас, я могу сказать лишь одно: произошла осечка. Что мальчик подходит, было ясно с самого начала. Но не в этом дело. Прежде чем к нему обратиться, надо было все хорошенько обдумать. Ведь он не только отказался, но и возмутился, стал угрожать разоблачением. Поэтому его и похитили. Само похищение от начала до конца – импровизация. И вот теперь неизвестно, как с ним поступить. Что вы намерены предпринять?

Вопрос остался без ответа. Наступила тишина. Аскер понял, что наговорил лишнего. Он опустил глаза и стал возиться со своими бумагами.

– Извините, – сказал он. – Все так запуталось.

Он умолк. Как и остальные, он, конечно, знал, что предпринять.

– Спасибо, мистер Аскер, – произнес наконец Прентисс, мягко, неторопливо, словно о чем-то размышляя.

Эд Джеффриз встал и открыл одну из двойных дверей, ведущих в коридор. Аскер молча собрал свои бумаги, постучал ими по полированной поверхности стола, положил их в свой атташе-кейс и покинул комнату.

Прежде чем Эд вернулся на свое место, Прентисс тем же мягким голосом сказал:

– Он прав.

– Я знаю. Но под этим ковром нет трупа.

– Знаю, есть люди, – медленно ответил Прентисс, – которым абсолютно все равно, где будет труп. Главное, что от него уже исходит зловоние. – Он сделал паузу. – Ведь девушка пытается загнать Герни в тупик.

– Да, это так.

– Она в безопасности, не рискует?

– Все в порядке.

– Вы не допустили ошибок?

– Никаких, – ответил Джеффриз и, выдержав взгляд Прентисса, повторил: – Никаких, гарантирую.

– Хорошо, – сказал Прентисс. – А где сейчас Герни?

– Мы ждем, когда он объявится.

– А он объявится?

– Рано или поздно, должен. – Джеффриз молил Бога, чтобы слова его подтвердились.

– А как Бакройд? – Прентисс заглянул в свои записи. – Джордж Бакройд?

– Никак. Он на пенсии. Мы оставили его в покое. За ним следят, чтобы найти дорожку к Герни. Более того, когда все кончится, британцы его накажут. Ну это уж их дело.

– А мать?

– Опять переехала в «Плазу», в тот же номер, – с досадой ответил Джеффриз.

– Зачем?

– Кто знает. – Джеффриз пожал плечами. – Это нас не касается, хотя очень раздражает. Лучше бы она жила в Вудстоке. По крайней мере, не пришлось бы наблюдать еще и за этим чертовым отелем. Все считают, что она в глубокой депрессии.

Прентисс постучал ручкой по стопке бумаг и задумчиво сказал:

– Это опасно. Присматривайте за ней.

Он спрятал ручку во внутренний карман и поднялся из-за стола.

– О'кей, кажется, все. Держите меня в курсе.

– Конечно.

Эд и все остальные встали. Прентисс вышел, не закрыв за собой дверь.

– Господи Боже мой, – с облегчением вздохнул Джеффриз, – кажется, пронесло.

Уже в двадцатый раз Герни звонил Кэролайн Ране, но слышал только гудки в трубке. Наконец он позвонил Джорджу Бакройду. Тот вместо того, чтобы сказать «Бакройд слушает», назвал номер своего телефона.

– Извините, – произнес Герни, – это не восемь четыреста тринадцать?

– Вы ошиблись, – спокойно ответил Бакройд и положил трубку.

Герни подождал полчаса и снова позвонил. Бакройд опять назвал номер своего телефона. Тогда Герни сказал:

– Привет, Джордж, это Саймон. Я подумал, что надо сообщить, где я нахожусь, на случай если я вам понадоблюсь или вы узнаете что-нибудь важное. – Он говорил быстро, не давая Бакройду вставить слово. – Боюсь, я не очень-то продвинулся. У вас, наверное, тоже ничего нового?

Наступила тишина, потом Бакройд сказал:

– Если будут новости, я дам вам знать.

– О'кей. Я в «Друидс-Кум». Буду ждать два дня. У меня здесь кое-какие дела. У вас есть мой номер?

– Да. Позвоню, если что-нибудь узнаю. Желаю удачи, Саймон.

– До встречи, Джордж.

Герни принес несколько поленьев, положил возле камина, потом поставил пластинку с записью фортепьянного концерта Моцарта и стал ждать.

Мозаика занимала больше половины стены. Цвета были яркими, но рисунка как такового не существовало. Голубые, желтые, светло-зеленые, красные, иногда ослепительно белые пятна. Не меньше двухсот. Если смотреть через открытую дверь, то в картине можно было найти какую-то логику; красная полоска здесь, желтое пятно там, слева наверху зеленый уголок с ломаной белой линией, ниже зеленые круги, а рядом, с краю, голубые мазки.

Если же подойти поближе, то в белых пятнах можно было рассмотреть заснеженные поля, деревья, горы. В голубых – небо, озера, океан. В желтых – песок. В красных – свитер, лыжную шапочку, теплое клетчатое пальто, шарф, даже плавки Дэвида. Он стоял на коленях на желтом песке и, улыбаясь, смотрел в фотообъектив.

Кэролайн прикрепила к стене последнюю фотографию. Она привезла с собой все снимки, где был запечатлен сын. Опустошенный альбом так и остался лежать в спальне на полу, в Вудстоке. Скрестив ноги, она сидела на кровати, прижав подушку к животу, и смотрела на них. Смотрела целый час, потом пошла спать.

Среди ночи Кэролайн проснулась. В городе всегда было светло. На улице, возле Центрального парка, освещенного фонарями, гуляли люди. Каждый был поглощен своими мыслями, приятными или тяжелыми... Она пошла в ванную и застыла у зеркала с губной помадой в руке. Неужели это ее лицо? Она не стала краситься, швырнула помаду в мусорную корзинку и попыталась выдавить угорь на щеке. Потом вернулась в комнату и полезла в шкаф за шубой, но остановилась и понюхала у себя под мышками. Пахло потом. На руке был маленький круглый синяк. Откуда он? Тут Кэролайн вспомнила, что два дня назад, возвращаясь из бара в отель, споткнулась и схватилась за стену, чтобы не упасть. Грязь со стены тусклым полумесяцем отпечаталась на ладони.

Она пошла на Пятьдесят четвертую авеню, свернула направо, пересекла Шестую авеню и увидела джазовый клуб. Шум там стоял невообразимый, напитки стоили очень дорого, поговорить было не с кем. Позднее она пошла в Виллидж и еще выпила. Не зайти ли в какой-нибудь ресторанчик из тех, что любил Дэвид? Когда она села за столик, заиграли знакомый блюз, исполнявшийся каждый вечер.