— По ли-ичному? — хмуро переспросил «пташечка» и закаменел. — У меня, товарищ старший лейтенант, на двери ясно написано: прием по средам. По средам, а не по пятницам!

— Прошу вас выслушать меня сейчас. Это займет десять секунд!

— Гм… — «Пташечка» испуганно взглянул на майора с академическим значком. — Ну что же. Десять секунд, говорите, — он терзался сомнениями. — А, что там! — демонстрируя свою чуткость к личным вопросам личного состава, рубанул он рукой. — Слушаю вас. — И тут же дал задний ход: — Хотя теперь у вас другое начальство, — «пташечка» покосился на майора. — Можно и ему. Я вроде как уже не у дел…

— То, что я должен сказать, адресовано вам, товарищ подполковник.

— Хм, — закаменел «пташечка» и, наконец решившись, величественно кивнул: — Ну, что там у вас? Только быстро!

— Я пришел вам сообщить, товарищ подполковник, — четко, бесстрастно, голосом Командира отчеканил Саня, — что вы грубый, невоспитанный солдафон! Разница в званиях и возрасте не позволяет мне выразить свое мнение в более подходящей форме. Но можете считать — я это сделал!

И, щелкнув каблуками, вытянулся по стойке «смирно». Майор, оторвавшись от бумаг, с любопытством взглянул на старлея доблестных ВВС — точно брал в перекрестье прицела. «Пташечка» побледнел, позеленел, покраснел, с грохотом выскочил из-за стола.

— Да я вас!.. Старшему по званию!.. Мой авторитет!.. За такие штучки!.. — казалось, он немедленно растерзает летчика.

— За свои штучки я отвечу, — спокойно отрезал Саня. — Но не раньше, чем вы извинитесь перед девушкой, которую оскорбили!

— Сумасшедший! — затрясся в истерике «пташечка». — Я? Извиняться? Перед вашей сопливой девчонкой?! Он сумасшедший, — палец с чернильным пятном уперся в Саню. — Его надо изолировать от общества!

Майор спокойно положил бумаги на стол.

— А в чем, собственно, дело? — насмешливо взглянув на Сергеева, спросил он. — И почему так много слов и эмоций?

«Пташечка» ослаб, засуетился, дрожащей рукой открыл сейф.

— Вот. — Он с надеждой сунул майору какой-то листок. — У меня жалоба! Сигнал, так сказать. Без подписи, конечно, инкогнито, научно говоря, но я, — он многозначительно вскинул голову, — догадываюсь… Источник проверенный. Не раз, так сказать, сообщал для сведения.

Новый замполит невозмутимо взял листок, пробежал глазами.

— Ну и что?

— Как что? — взвился «пташечка». — Необходимо взять на заметку, приобщить к делу. Вдруг когда понадобится. А у нас, так сказать, уже и бумажка есть, документ.

— Выбросите это грязное «инкогнито» в корзину.

— Но я должен отреагировать!

— Вот и реагируйте.

— Позвольте, позвольте, — «пташечка» победно заострил перемазанный чернилами палец. — Это как же? Письмо трудящегося в корзину?! Сигнал жены офицера?! Ну, знаете…

— Это не письмо, не сигнал, а кляуза, — резко оборвал его майор, и Саня удивился его резкости. — Клевета на хорошего человека! Вот на него, на старшего лейтенанта Сергеева. И наша задача — военного летчика Сергеева от этой клеветы оградить!

— Ну, нет! Меня так не учили. Я передам это заявление, согласно описи. А вы уж сами…

— Передайте сейчас. Вот реестровая книга, — склонившись над столом, майор размашисто расписался, — я поставил в ней свою подпись. Теперь письмо мое. Прочитайте, Александр Андреевич, эту стряпню, — он протянул Сане листок. — Прочитайте и забудьте. Думаю, у вас хватит на это мужества?

Саня оторопело развернул листок.

«Считаю своим долгом проинформировать, — он узнал почерк Лили Ропаевой, — что аморальное поведение старшего лейтенанта Сергеева А. А. недостойно высокого звания советского офицера. Так, находясь в состоянии алкогольного опьянения, он ворвался ночью в наш образцовый магазин военторга, устроил дебош и с помощью грубой физической силы принудил продавцов продать ему импортную шубу за 840 рублей, хотя, как известно всякому, у офицера Сергеева таких денег никогда не было. К сожалению общественности, это не единичный факт. Вся жизнь офицера Сергеева — неустанное падение вниз, в трясину аморальности. В этом нетрудно убедиться, посетив его квартиру, которую указанный выше офицер превратил в рассадник зла. Вторую неделю, а может, второй месяц там проживает неизвестная никому особа по кличке «Нат», не имеющая к офицеру Сергееву никакого отношения. Эта особа…»

Саня услышал Лилин голос. Лиля смеялась, но холодный, расчетливый взгляд изучал военного летчика Сергеева: как, Санечка, настроение? Не испортилось? Ничего, ничего — привыкай!

— Но ведь это же… неправда, — в замешательстве произнес он, брезгливо отодвигая листок. — Как же так? Почему?

— Почему? — задумчиво повторил майор. — Пока не знаю, Александр Андреевич. Но буду знать, поверьте. А сейчас — передайте мои искренние извинения вашей девушке. И самые искренние извинения товарища подполковника, — он внимательно посмотрел на «пташечку».

— Да, да, — как-то разом сникнув, старчески прошамкал «пташечка». — Промашка вышла… Извиняюсь… Не вник… Не разобрался… Извиняюсь…

— Вот и уладилось. — Майор открыто и по-мужски крепко тряхнул Санькину руку. — Можете быть свободны!

— Есть передать извинения и быть свободным! — гаркнул Саня.

На улице, с радостным возбуждением направляясь к дому, он вскользь подумал, что, наверное, и Лиля, и капитан Ропаев считают свой образ жизни, манеры поведения, вкусы, воззрения единственно возможными и правильными, а его, Саню, просто ненавидят. Ненавидят за то, что он покупает на свою зарплату ребятишкам из их дома конфеты и игрушки, страстно любит авиацию и Наташку, легко и с удовольствием учится не для карьеры в академии. За шубу ненавидят, за бесшабашность, за веселое настроение, за этот полет, из которого он вышел победителем, за многочисленных друзей — ненавидят за всю его жизнь, за сам факт существования, за то, что он — другой! Но, бог ты мой, как мелка, как ничтожна эта затаившаяся, скрытая фальшивой улыбкой злоба. Как примитивна в сравнении с их трудной работой, с их настоящим мужским делом. И как прекрасно, что ветер больших перемен давно гуляет по стране и нет ни одного уголка, ни одной отдаленной точки, куда бы не доходили его порывы!

— Саня! Санечка! — сияющая Наташка бросилась ему на шею, чмокнула в щеку. — Генерал Николай Дмитриевич сказал — тебя орденом наградили! Боевым! Он шампанское принес! Мускатное! Полусладкое! Еще Командир дает тебе целую неделю на устройство личной жизни! И меня больше никто не выгоняет! Николай Дмитриевич сказал, что тот подполковник пошутил — у него такие глупые шутки.

— Конечно, Нат, подполковник пошутил, — улыбнулся Саня. — Я сейчас был у него. Он приносит тебе самые искренние извинения. И навсегда прощается с нами — уходит в отставку.

— Вот здорово! — прыснула Наташка. — Просто замечательно! Значит, нет никаких причин для печали?

— Никаких!

— Тогда… тогда устроим пир на весь мир! Раздевайся, вешай свою доху, развлекай гостей, а я мигом. Р-р-р, — сложив руки крыльями, она веселым самолетиком понеслась на кухню. — Я миго-ом!

В другой раз Саня смотрел бы и смотрел ей вслед, как очарованный странник, но сейчас какое-то неясное предчувствие кольнуло, заторопило. Сняв меховую летную куртку, старлей доблестных ВВС открыл дверь в комнату и — будто попал в праздник, сотворенный заботливыми Наташкиными руками. Все кругом сверкало первозданной чистотой и порядком. Стол-книжка, обычно пылящийся под диваном, стоял посреди комнаты, накрытый ослепительно белоснежной скатертью. Пышные красные гвоздики (откуда?) ярко пылали на фоне поблескивающих салатниц, тарелок, ножей, вилок, бокалов. Светло и солнечно горели люстра и бра. За журнальным столиком, отхлебывая из высоких фужеров на тонких ножках пепси-колу, азартно играли в шахматы Командир и генерал Матвеев.

— Признавайтесь, Сергеев, — с улыбкой взглянул на него Командир. — Где отыскали такое чудо? Где нашли свое сокровище?