Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Чтоо?

– Ну конечно. Он ненавидел ГДР, потому что там так и не сумели сделать приличный глаз, по крайней мере – для него.

– Вы говорите, из-за глаза?

– И еще из-за своего прозвища.

– Это случилось вскоре после войны. Они нашли боеприпасы… Но из-за этого он не…

– Я знаю его истории, все, и о вечерней школе, и о кружке рисования, и о его учебе, и о том, как его вышвырнули…

– Без причины, без всякой причины!

– Ну да, и как ему пришлось работать на добыче бурого угля, под надзором полиции, и почему теперь его не захотели взять в качестве учителя, по крайней мере в ближайшее время, и как обидели вашу дочь, и как Конни тем не менее первой поняла, к чему здесь все идет, и эти истории про жестянки, и весь прочий вздор.

– Что еще за жестянки? – Женщина подняла стакан с уже растворившейся таблеткой.

– Он их так называл, когда рассказывал о жестяночном алтаре… Когда Дитер здесь ночевал, в квартире вашего племянника, на Лизелотте-Херман-штрассе, где в гостиной есть жестяночный алтарь… Мой брат был точно таким. Каждую такую жестянку считал величайшей ценностью. И отдал бы за нее что угодно, даже деньги.

– Вы имеете в виду пустые банки из-под пива?

– Ну да, а что же еще. Разве вы с ним никогда об этом не говорили? Ради них он перерывал мусорные баки в Михендорфе. Потому он и не может с ними расстаться. Каждая такая жестянка имела свою историю. Теперь, конечно, они стали обычным металлоломом. Теперь их можно запросто достать в любом киоске. Он это сам признал. Но по-настоящему эта перемена, видимо, еще не просочилось в его мозги.

– В мозги моего мужа?

– Наверное, и в его тоже.

– И о таких вещах вы с ним разговаривали?

– Целыми ночами. Один раз он сказал: «Взгляни, разве это не удивительно?» За окном светало. В ту ночь мы вообще не спали. Он взял мои руки в свои и очень бережно стал их целовать – то тут поцелует, то там, пока не добрался до самых кончиков пальцев. Внезапно мне неудержимо захотелось зевнуть. Я чувствовала, как мой рот раскрывается все шире и шире, но ничего не могла с собой поделать. А он смотрел мне в рот. Все время. Я даже не сумела вырвать руку и прикрыться ею, так крепко он ее держал. Я извинилась, но он сказал: «Зевай себе на здоровье», – и продолжал целовать мои руки. Ему вообще все во мне нравилось.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Чтобы вы мне поверили. И поняли, что я не могла мириться с подобными вещами. Я, наверное, сразу должна была заподозрить неладное, увидев, что он только болтает и болтает, а до всего прочего дело не доходит. Такое не может кончиться добром.

– У него просто иногда сгорали предохранители, – сказала жена.

Женни засмеялась. И взяла свой стакан, но тут же снова поставила его на место.

– Я только хотела сказать… Почему вы смеетесь?

– Как это вы выразились…

– Что?

Женни тряхнула головой.

– Если он вам так много всего рассказывал – то чего еще вы хотели?

– Вы не понимаете, – Женни дотронулась до ее руки. – В вагоне метро напротив нас как-то села турчанка – молодая, лет двадцати, с пятью или шестью продуктовыми сумками. У нее были гигантские кисти рук, как лопаты. И из этого Дитер сделал вывод о ее тяжелой рабской судьбе, а потом долго не мог успокоиться. Это очень типичный для него случай.

– Вы ездили с ним в метро?

– Да, а что тут такого?

На внутренней поверхности пустого теперь стакана от растаявшей таблетки остался узкий след в виде белого ободка.

– Взгляните! – сказала женщина. – Вон туда! Она сейчас упадет.

Женни взяла сигарету с края пепельницы и загасила ее.

– Здесь еще болит? – Женни показала большим пальцем на грудь своей собеседницы.

– К десяти мне надо быть в больнице, на облучении. Я должна идти.

– Конечно, – сказала Женни и кивнула. – Прощаться нам с вами не обязательно. – Она как-то странно наклонилась: вниз и вбок. – Я всегда натираю себе ноги. – Пытаясь на ощупь найти под столом свои туфли, ненароком коснулась головой плеча второй женщины. Но та, даже когда щека Женни прижалась к ее бедру, сохранила прямую осанку и не шелохнулась.

– Это хорошие туфли, – сказала Женни, вновь выныривая из-под стола, – но я доканываю любую обувь, из чистой лени. Вы одна дойдете?

– Здесь недалеко.

Женни кивнула.

– Вам стало лучше – после аспирина?

– Боже, – сказала вторая женщина, сползая боком с высокого табурета. – Это явно не для меня. – Ей пришлось на мгновение опереться о бедро Женни. – Вы сейчас потеряете пуговицу… вон ту, самую верхнюю.

– Спасибо, – сказала Женни, когда они уже стояли друг против друга.

– Вы не должны так много курить, – сказала женщина. – А лучше вообще бросить.

Женни еще раз кивнула и смотрела вслед уходящей, пока не хлопнула дверь.

– Ну и? – спросил кельнер, внезапно оказавшийся рядом. – Теперь тебе полегчало? – Он обмахнул тряпкой стойку, поднял пепельницу и опять поставил ее на прежнее место. Женни снова уселась на свой табурет.

– Я так и не понял, зачем все это? Тебе это хоть что-то дало? – Он всем корпусом перегнулся вперед и наклонил голову, чтобы заглянуть ей в лицо. – Эй, Женни, я, кажется, с тобой разговариваю! Она тебе все равно не поверила. Зачем же было разводить дерьмо? – Он поднял глаза, когда она щелчком выбивала из пачки сигарету, и быстро поднес зажигалку.

– Ты надеялся, что я расскажу об этой истории, – сказала Женни и выпустила колечко дыма. – И ты все время стоял за занавеской, чтобы ничего не упустить.

– Совсем рехнулась, – сказал кельнер. – Ты хоть догадалась чем-нибудь ее угостить?

– Знаешь, как это называется, Майки? Я бы это назвала войеризмом. – Женни положила сигарету на край пепельницы, надорвала серый конверт и заглянула внутрь.

– Тебе просто безразлична твоя работа, – сказал кельнер. – Я тебе с самого начала говорил. Тебе на нее плевать.

– Это не моя работа, – сказала она.

– Ты и правда рехнулась, – сказал он, не глядя на нее. Его лицо раскраснелось, лоб и кончик носа блестели. – Либо ты вытягиваешь ее как положено, либо вообще бросаешь. Но тогда это уже не твоя работа, capito?[29] И почему ты уселась именно здесь, у стойки, если не хотела, чтобы я слышал ваш разговор? – Он поставил перед ней новый стакан с джин-тоником. – Та женщина при ее состоянии охотнее посидела бы внизу, за нормальным столиком.

Женни считала купюры, перекладывая их из одной руки в другую.

– Так хочешь знать, что он сделал?

Кельнер перевернул лежавший на стойке пустой конверт.

– Это его почерк?

– Наверное. Наверное, его. – Женни зевнула и пересчитала купюры второй раз. – Значит, тебе это не интересно, Майки?

– Весьма благородно с его стороны, – сказал кельнер. – Пять сотенных? За такой гонорар ты могла бы и подождать, пока жена предаст его прах земле, – до тех пор, по крайней мере, могла бы подождать.

Женни спрятала деньги.

– Мне нужны новые туфли, – сказала она и опять зевнула.

– Боже, Женни! Ушам своим не верю! – завопил кельнер. – Да я тебе двадцать пар куплю – или сколько захочешь! – Он вытер руки кухонным полотенцем. – Ты что, устала?

– Нет, – сказала она. – Здесь просто мало света.

– Сварить тебе еще кофе?

– Не надо, – сказала Женни и кончиком пальца подтолкнула сигарету, чтобы она не высовывалась за край пепельницы. – Со мной все в норме. Я правда чувствую себя хорошо. – Она осторожно поднесла полный стакан к губам и начала пить, а кельнер, уперев руки в боки, наблюдал за ней.

вернуться

29

Поняла (um.).

35
{"b":"139492","o":1}