Я наливаю в посудомоечную машину столько воды, сколько нужно для шести чашек, но крышку оставляю открытой – чтобы не забыть и не устроить завтра потоп. Упаковка из-под фильтров пуста. Я сплющиваю ее и втыкаю между газетами. У нас осталась только одна закрытая упаковка со слишком большими фильтрами – четвертого размера вместо третьего; я давно привыкла к тому, что она стоит, задвинутая между пакетами с пекарным порошком и порошком для приготовления пудингов. Я открываю эту упаковку.

Фильтр, от которого я отрезала узкую полоску, сразу же входит в нашу кофеварку. По его образцу я подравниваю другие. Я не знаю, почему давно этого не сделала. Я достаю из корзины только что выброшенную упаковку, распрямляю ее, наполняю обрезками от фильтров и опять засовываю между газетами. Потом беру в руку будильник с большим циферблатом и подношу к глазам, чтобы проследить, как дернется минутная стрелка. Озябнув, я поднимаюсь и подхожу к окну. Никаких звезд на небе не видно. Луны – тоже. Я медленно закрываю раму. И вспоминаю, что хотела попить. Вынимая из буфета стакан, я говорю себе, что – раньше или позже – умирать придется каждому, всем. В данный момент эта истина кажется мне удивительным открытием.

Я выпиваю воду, соскабливаю воск с подсвечника, выбрасываю огарки и вставляю новые свечи. Внезапно я перестаю ощущать усталость, и у меня даже возникает желание включить радио, чтобы послушать музыку, просто красивую музыку. Но я отказываюсь от этой мысли. Я не хочу рисковать. Мне важно сохранить хорошее настроение, пусть лишь на пару минут.

Франк прислонился лбом к двери в ванную.

– Все в порядке? – спрашивает он. Его голос звучит глухо. Он кладет руку на ручку двери. – Можно? Несмотря на жевательную резинку, собственное дыхание напоминает ему о давешнем ужине: индейка со сливками, запеченная в горшочке, перед этим – луковый суп, после – итальянский сырный десерт. Кроме пива он ничего не пил. Они вышли из погребка «У ратуши» около двенадцати. А сейчас – час ночи.

– Барбара? – Его пальцы постукивают по дверному косяку. – С тобой все в порядке?

Он отходит назад, пока она открывает защелку, ждет немного и потом сам толкает дверь:

– Можно войти?

Она стоит в нижней сорочке перед зеркалом и промокает тампоном свою левую бровь. Юбка лежит на крышке унитаза, блузка и колготки валяются на плиточном полу. Барбара прижимает вату к флакону, быстро его опрокидывает и наклоняет голову к другому плечу. Когда она поднимает руку, Франк видит слипшиеся волоски у нее под мышкой.

– Бабс, – говорит он и целует ее в волосы. – Все еще болит? – В зеркале выражение ее лица кажется странным, непривычным.

– А что, если я стану утверждать, будто ты меня ударил, даже избил? Что тогда?

С его лица сходит напряжение. Он улыбается.

– Это было бы нечто. Тогда мне крышка.

– Не думаю, – говорит она, снова наклоняясь вперед. – Ты стал бы доказывать обратное, и все подтвердили бы, что мы живем как гармоничная пара. А на меня навесили бы ярлык порочной, истеричной и жадной женщины. Вот так. – Она кладет ватный тампончик рядом с краном. – С тебя бы даже не сняли депутатскую неприкосновенность.

– Тем не менее, – говорит он и снова ее целует, – моя репутация оказалась бы подмоченной.

– А если бы я была беременна? – Она ловит его взгляд в зеркале.

Он отодвигает в сторону конский хвостик и целует ее в затылок. Кончиками пальцев касается ее лопаток.

– Мне правда жаль, что так вышло, – говорит он и прикрывает глаза.

– Тебе не о чем жалеть.

– И все-таки… – Он обхватывает ладонями ее живот. – Я должен был раньше сообразить, что к чему, гораздо раньше. Но ведь такого никто не мог предположить!

– Франк, – говорит она. Он забирается к ней под сорочку. Потом быстро задирает тонкую ткань и смотрит на отражение своих пальцев, сжимающих груди Барбары. Барбара в это время пытается стереть с век косметику. – Предположить, конечно, никто не мог, – говорит она. С ее брови свисает ватное волоконце. Она продолжает: – Кто бы мог догадаться…

Он целует ее плечи.

Она неестественно выворачивает свою левую руку и рассматривает поцарапанный локоть.

– Ты тоже находишь, что я покладистая, а, Франк? Я покладистая?

– Чушь какая-то… – говорит он.

– Я просто спрашиваю. Маленькие женщины все покладистые, да или нет? Скажи мне. Я покладистая? – Он отпускает ее. Барбара одергивает сорочку.

– Кто бы мог догадаться! – повторяет она, собирает с умывальника ватки и ногой нажимает на педаль маленького мусорного контейнера. Один ватный шарик падает мимо. Франк нагибается за ним. Он выплевывает жвачку себе на ладонь, заворачивает ее во влажную вату и бросает в контейнер.

– Четырнадцати-пятнадцатилетние школьники, – говорит он, распрямляясь. – Ни один из этих говнюков, не будь рядом его товарищей, наверняка и не подумал бы рыпаться.

– Но из вас, Франк, никто не пошевелился, когда они подначивали друг друга. Никто. – Барбара открывает кран и подставляет под струю поцарапанный локоть.

– Не надо, – говорит Франк. – Само заживет.

– Пять мужиков, – говорит она. – И из пяти ни один не оторвал от стула свою задницу. Знаешь, что меня удивляет?

– Брось, – говорит он. – Так это выглядит с твоей точки зрения. Я же уверен, что мы повели себя правильно.

– Знаешь, что меня удивляет? Что вы не обратились за помощью к кельнерше…

– Они хотели спровоцировать нас на ответную реакцию, ничего больше.

– И наша компания, благодарение богу, не поддалась на эту уловку – да, Франк? Мы все вели себя просто классно. А твой друг Орландо… Его они тоже хотели только спровоцировать? И потому всадили ему в спину нож?

– Ах, перестань!

– Битых полчаса они вещали все, что хотели. А вы сидели, как ни в чем не бывало…

– А ты накачивалась вином…

– Вы сидели в своих баварских куртках и жевали жвачку. Когда же Ханни сказала, что не хочет больше здесь оставаться, вы быстренько согласились с ней и стали расплачиваться.

– Через десять минут там была полиция, которая их и выставила. Ну, может, через пятнадцать… – Он педантично расправляет на сушилке ее полотенце.

– После чего они подкараулили нас на улице…

– Ты думаешь, они бы меня послушались? Вот если бы я своими руками вышвырнул их вон, тогда, конечно, этого бы не произошло… Такова твоя логика? Я что же – должен был с ними драться? – Она споласкивает лицо.

Он говорит:

– Не каждый подросток, который корчит из себя невесть что, на самом деле является нацистом! Ты бы хотела, чтобы их всех запихнули в каталажку?

– Что ты сказал?

– Ну хватит, не будь такой занудой, – говорит он.

– Франк… – Она оперлась руками о раковину. С ее подбородка и кончика носа каплет вода. – Я тебя всегда уважала…

– Ну и? Что я должен был сделать? Может, объяснишь?

– Ты слышал, как они назвали твою жену? Или ты отвлекся, когда они сказали, как именно они хотят меня обработать – а, Франк? – как они хотят об-ра-ботать твою покладистую жену?

– Прекрати, Бабс…

– А ведь я запомнила только самые перлы.

– Не кричи так! Я тоже это слышал.

– Ну, тогда все в порядке. Если ты тоже слышал… Я было подумала, что нет. Так мне показалось. Значит, я и тут обманулась. Ты уж меня прости.

– Я, по-твоему, должен был лезть в драку? – Франк отступает на шаг. – С двумя я бы еще справился, может, и с тремя. Но их было десять или даже больше. Они бы меня избили, и тогда…

– И тогда? – переспрашивает она, наклонившись мокрым лицом над раковиной. Она ощупью ищет полотенце. – Ну продолжай же, Франк. Они бы тебя избили, и тогда? Что было бы тогда?