Наутро Таван пригнал к отелю отцовский «жигуль» с канистрой бензина в ногах. Мы тронулись. Он оказался неплохо экипирован – опиум, гашиш, марихуана. Хотя сам предпочитал амфетамины.

Я же оставался, как обычно.

Будда-парк оказался свалкой разнокалиберных скульптур на берегу Меконга. Такова была прихоть сумасшедшего монаха, сад бетонных статуй. Как в ЦДХ, только вместо советских бонз – буддийский бестиарий. По пути мы останавливались в деревнях перекусить. Благодаря Тавану это можно было сделать чуть ли не за семейным столом. Прихлебывая огненный отвар из каракатиц, я разглядывал лица людей, которые нас окружали. Все они выглядели на удивление красивыми и спокойными и выражали внутреннее достоинство. Что никак не сочеталось с убогой жизнью, которая их окружала.

При въезде в город свернули в чащу, к монастырю Wat Sok Pa Luang. Здесь находилась травяная сауна, и через пять минут я действительно оказался в деревянном скворечнике, где кипел котел с травами.

Судя по звукам, со мной в парилке еще человек пять. Выхожу, укладываюсь на террасе. Вокруг загустевает вечерний лес, все громче трещат цикады. Массажист приступает к делу. Блаженство настолько тотально, что можно забыть – как меня зовут, где я?

Когда я спускаюсь с веранды на землю, так оно и выходит. Вокруг ночь, Тавана нет. Куда идти? Только в темноте мерцают монашеские кельи, журчит ручей. А я потерялся, пропал. Но, странное дело, чувствую себя при этом в полной безопасности.

Типично лаосский феномен.

Через полчаса блужданий по монастырю меня подбирает девушка на джипе. Это хозяйка сауны, она запомнила меня. – «Ты был спокойный!» – И предлагает подбросить в город. Судя по машине, сауна приносит неплохие доходы.

Когда мы подъезжаем к отелю, загадочный Таван уже там. «Жигуль» исчез, теперь у него мотороллер. И остаток ночи мы гоняем по проспектам, упиваясь ветром и скоростью. Денег Таван почему-то не просит.

Утром рейс в Луанг Прабан отменяют. Путеводители предупреждали, что в Лаосе такое часто бывает, и вот, пожалуйста. Следующий только вечером. Но в аэропорту есть неплохой ресторан и беспроводная сеть. Четыре часа проходят быстро.

...Вьентьян был широк и пуст, Луанг – мал и забит туристами. Отели и лавки в колониальном стиле распахнуты, призывно мерцают фонариками. Гест-хаусы по двадцатке с носа, бывшие королевские усадьбы за пару сотен в сутки. Город пересекает главная улица, местный Бродвей. Есть еще две линии, справа и слева. Все, дальше вода. Стиснутый между Меконгом, речкой Нам Хан и горами, город не вырос. Участь советской столицы его миновала, бетонными коробками Луанг не застроен. Сохранилась древняя структура, лицо – когда город формируется не вокруг дворца, а из деревень подле храмов, которые примыкают одна к другой.

Отсюда и линейная структура.

В 1995 году ЮНЕСКО внес Луанг в список World Heritage. Колониальные развалюхи потихоньку приводят в порядок. Мостят дороги. Но официант из кафе все равно вываливает мусор в реку. Глядя на то, как барахтаются по Меконгу пустые банки, понимаешь, что международная помощь нужна, в сущности, не им – а нам. Чтобы завтра нам было здесь комфортнее, чем сегодня.

Они же будут жить, как жили всегда – сейчас и в следующей жизни.

Из 66 монастырей города 32 действующие. На бровке «Бродвея» гигантский участок с одноэтажным королевским дворцом. Внутренние покои поражают яснополянской аскезой. Белые стены, полы из черного дерева. Комод, буфет. Коечка. Наоборот, зал приемов покрыт золотыми павлинами. В рост портреты королевы и принца – знакомые глаза блюдцами. Наклоняюсь, читаю.

Подпись «Илья Глазунов».

Чудеса, господи.

После революции 1975-го королевскую семью отправили из дворца на «исправительные работы». В «саманы», как звучит у них английское seminar. Ближе к началу 80-х они «исправились», то есть попросту сгинули в пещерах одной из провинций. Официального заключения о монаршей судьбе Лаос до сих пор не обнародовал.

Но королевский дворец функционирует исправно.

Моим вечерним развлечением в Луанге было катание на велосипеде по «Бродвею». Как и на Манхэттене, активность этой улицы то затихает, то разгорается. Тянутся спящие кварталы монастырей, потом вспыхивает иллюминация ночного рынка. Опять ночь, темень. И снова огни, люди. Туристы из Франции поголовно в пробковых шлемах, тянут на верандах винцо, воображая себя колонизаторами.

Хотя местная пища и вино сочетаются довольно плохо.

Проехав несколько жизней, упираешься в базар фруктов. Накупаешь этих елочных игрушек, половину из которых не то что не пробовал – в глаза не видел. И устраиваешь фруктовый марафон, запивая это дело коктейлем собственного изготовления, когда в местный ром льешь колу – и много со льдом лайма.

То, что нужно.

Другое развлечение – сплав по Меконгу. Самый удобный вариант – взять лодку с капитаном на день, стоит это сорок долларов. И двинуть вверх по течению к пещерам Pak Ou, например. На реке наконец понимаешь, что такое семьсот метров над уровнем моря. Потому что видно, как низко идут облака, как они «стелятся». И ты невольно вжимаешь голову в плечи.

Завидев лодку с «клиентом», из деревни на другом берегу отчаливает смотритель пещер. Он выдает мне билет и фонарик. И курит с капитаном, пока я брожу по катакомбам.

Возвращаемся затемно, лодка быстро летит вниз по течению. И хотя впереди тьма тьмущая, уже доносятся запахи. Аромат рыбного супа и монастырских благовоний. Печного дыма. А еще сквозь рев мотора доносятся звуки песни. Это поет капитан. Он думает, что на корме его не слышно, но я различаю каждое слово. Чем ближе к дому, тем громче, веселее песня. Смешно, но мне хорошо знакомы эти странные созвучия. Потому что именно так пели по ночам в посольстве Лаоса, в Москве под окнами.

А значит, все сходится.

Мы причаливаем в дождь, хотя сезон дождей давно кончился. Этот дождь будет лить несколько дней, кромешной стеной – потому что в Китае тайфун и наводнение, и нас тоже задело. Из-за этого дождя аэропорт закроют, а рейсы – отменят.

И мне придется сидеть в этом городе еще много дней, ждать у моря погоды.

О чем я пока не догадываюсь.

И спрыгиваю на берег.

Самый удивительный коньяк я пил в Ташкенте. Он пах айвой, гранатом и дыней, этот коньяк, – и хлебным дымом. Жаль, не помню, как назывался.

Мне скажут, что в Ташкенте не может быть коньяка. Что коньяк делают в городе Коньяк и нигде больше. Правильно. Но коньяк – это не только «наименование, контролируемое по происхождению». Коньяк – это жанр. С переменным успехом его делали и будут делать в Турции и Молдавии, Армении и Болгарии. Хотя всем известно, что лучший материал и мастера находятся в Коньяке. И спорить тут бесполезно.

Стихи и Ташкент в эссе о Коньяке и Франции приходят на ум по другой причине. Дело в том, что в коньяке, где бы он ни появился на свет, – как и в хорошем стихотворении – заложена информация о том, кто, где и как его создал. В концентрированном или сгущенном – а лучше сцеженном – виде. Вот почему коньяк (бренди) в Ташкенте пахнет гранатом, а спирты из морского региона Буа Ординэр имеют оттенок йода во вкусе.

Коньяк, как и стихи, нужно уметь «читать». «Снимать» информацию, которая в них заложена. Эффект понимания достигается практикой. Идеальный вариант – на «месте преступления», в Коньяке. Однако, имея под рукой бутылку, можно не выходить из дома. Вся информация – историческая, психологическая, климатическая, геологическая – заключена в одной капле этого напитка, где бы он ни находился.