— Все изверилось у меня, вся кровь из сердца вытекла. Сколько их там!.. Милые...
— Больше будет. Астраханцы придут... Васька с Федькой, самарцы, царицынцы... На Дон пошлем. Алешку Протокина найдем. К Ивану Серку напишем...— Степан опять говорил как будто сам с собой, проборматывал.
— Не пойдут они теперь за тобой. Они удачливых атаманов любют. А тебя сбили... Не пойдут теперь.
— Врешь!
Стали выше Самары.
Степан послал Ларьку с казаками в город — проведать. Сам ушел от стругов, сел на берегу.
Это было то место, где совсем недавно стояло его войско. Еще всюду видны были следы стоянки лагеря.
Мрачно и пристально смотрел Степан на могучую реку.
Вдали на воде показались какие-то странные высокие предметы. Они приближались. Когда они подплыли ближе, Степан разглядел, что это.
Это были плоты-виселицы. На плоту было торчмя укреплено бревно с большой крестовиной наверху. И на этих крестовинах гроздьями — по двадцать-тридцать — висели трупы. Плотов было много. И плыли они медленно и торжественно.
Степан не отрываясь смотрел на них.
Подошел Матвей, тоже сел. И тоже стал смотреть на плоты. Лица обоих были бледны, в глазах — боль. Долго смотрели.
— Считай,— тихо сказал Степан.— За каждого здесь — пятерых вешать буду.
— Кого считать!— так же тихо откликнулся Матвей.— Все наше войско тут. Только не на Дону наше спасение, Степан. Нет.
— Где жа?
— Там,— Матвей показал на плоты.— Откудова они плывут.
Подскакал на коне Ларька.
— Не пускает Самара.
— Как?!— Степан вскочил.— Как?
— Закрылась.
— Взять!!! Раскатать по бревну, спалить дотла!..
— С кем возьмешь-то?! Взять. Перевернулось там все... Побили наших...
Степан растерянно оглянулся.
Уже только сотни две казаков скачут верхами приволжской степью. Скачут молча. Впереди — Разин, Ларька Тимофеев, дед Любим, несколько сотников.
Еще город на пути — Саратов.
Степан опять послал Ларьку. И опять ждет...
Подъехал Ларька.
— Не открыли.
— В Царицын,— сказал Степан.— Там Пронька. Саратов потом сожгем. И Самару!.. И Синбирск!! Все выжгем, в гробину, в кровь!!— Он крутился на месте, стал хватать ртом воздух.— Всех на карачки поставлю, кровь цедить буду!.. Не меня,— он рванул одежду на груди,— не меня змей сосать будет! Сам сто лет кровь лить буду!..
Ларька и Матвей схватили его за руки. Он уронил голову на грудь, долго стоял так. Поднял голову — лицо в слезах. Сказал негромко:
— В Царицын.
— Плохой ты, батька... Отдохнуть ба.
— Там отдохнем. Там нет изменников.
Теперь уже полторы сотни скачет осенней сухой степью.
Степан действительно очень плох.
На этом перегоне вечерней порой у него закружилась голова, он потерял сознание и упал с коня.
Очнулся Степан в каком-то незнакомом курене. Лежит он на широкой лежанке, с перевязанной головой. Никого нет рядом. Он хотел позвать кого-нибудь... застонал.
К нему подошел Матвей Иванов.
— Ну, слава те, господи! С того света...
— Где мы?
— На Дону на твоем родимом.— Матвей присел на лежанку.— Ну, силы у тебя!.. На трех коней.
— Ну?— спросил Степан, требовательно глядя на Матвея.— Долго я так?..
— Э-э!.. Я поседел, наверно. Долго!— Матвей оглянулся на дверь и заговорил, понизив голос, как если бы он таился кого-то: — А Волга-то, Степушка, горит. Горит, родимая! Там уж, сказывают, не тридцать, а триста тыщ поднялось. Во как! А атаманушка тут — без войска. А они там, милые,— без атамана. Я опять бога любить стал: молил его, чтоб вернул тебя. Вот — послушал. Ах, хорошо, Степушка!.. Славно! А то они понаставили там своих атаманов: много и без толку.
— А ты чего так — вроде крадисся от кого?
— На Дон тебя будут звать...— Матвей опять оглянулся на дверь.— Жена тут твоя, да Любим, да брат с Ларькой наезжают...
— Они где?
— В Кагальнике сидят. Хотели тебя туды такого, мы с дедкой не дали. Отстал от тебя Дон — и плюнь на его. Ишшо выдадут. На Волгу, батька!.. Собери всех там в кучу — зашатается Москва. Вишь, говорил я тебе: там спасение. Не верил ты все мужику-то, а он вон как поднялся!.. Ох, теперь его нелегко сбороть.
— А на Дону что?
— Корней твой одолел. Кагальник-то хотели боем взять — не дались. Бери сейчас всех оттудова — и...
— Много в Кагальнике?
Не терпелось Степану начать разговор деловой — главный.
— Ларька, говори: какие дела? Как Корнея приняли?
— Ничо, хорошо. Больше зарекся.
— Много с им приходило?
— Четыре сотни. К царю они послали. Ивана Авер-киева.
— Вот тут ему и конец, старому. Я его миловал сдуру... А он додумался: бояр на Дон звать. Чего тут без меня делали?
— В Астрахань послали, к Серку писали, к нагаям...
— Казаки как?
— На раскорячку. Корней круги созывает, плачет, что провинились перед царем...
— Через три дня пойдем в Черкасск. Я ему поплачу там...
— Братцы мои, люди добрые,— заговорил Матвей, молитвенно сложив на груди руки,— опять вить вы не то думаете. Опять вас Дон затянул. Вить война-то идет! Вить горит Волга-то! Вить там враг-то наш — на Волге! А вы опять про Корнея свово: послал он к царю, не послал он к царю... Зачем в Черкасск ехать?
— Запел!— со злостью сказал Ларька.— Чего ты суесся в чужие дела?
— Какие же они мне чужие?! Мужики-то на плотах — рази они мне чужие?
Тяжелое это воспоминание — мужики на плотах. Не по себе стало казакам.
— Помолчи, Матвей!— с досадой сказал Степан.— Не забыл я тех мужиков. Только думать надо, как лучше дело сделать. Чего мы явимся сейчас туда в три сотни? Ни себе, ни людям...
— Пошто так?
— Дон поднять надо.
— Опять за свой Дон!.. Да там триста тыщ поднялось!..
— Знаю я их, эти триста тыщ! Сегодня триста, завтра — ни одного.
— Выдь с куреня!— приказал Ларька, свирепо глядя на Матвея.
— Выдь сам!— неожиданно повысил голос Матвей.— Атаман нашелся. Степан... да рази ж ты не понимаешь, куда тебе сейчас надо? Вить что выходит-то: ты — без войска, а войско — без тебя. Да заявись ты туда — что будет-то! Все Долгорукие да Барятинские навострят лыжи. Одумайся, Степан...
— Мне нечего одумываться!— совсем зло отрезал Степан.— Чего ты меня, как дитя малое, уговариваешь? Нет войска без казаков! Иди сам воюй с мужиками с одними.
— Эхх!— только сказал Матвей.
— Все конные?— вернулся Степан к прерванному разговору.
— Почесть все.
— Три дня на уклад. Пойдем в гости к Корнею.
Ночью в землянку к Матвею пришел Ларька.
— Спишь?
— Нет,— откликнулся Матвей и сел на лежанке.— Какой тут сон...
— Собирайся, пойдем: батька зовет.
— Чего это?.. Ночью-то?
— Не знаю.
Матвей внимательно посмотрел на есаула... И страшная догадка поразила его. Но еще не верилось.
— Ты что, Лазарь?..
— Что?
— Зачем я ему понадобился ночью?
— Не знаю.— Ларька упорно не смотрел на Матвея.
— Не надо, Лазарь... Лишний грех берешь на душу.
— Одевайся!— крикнул Лазарь.
Матвей встал с лежанки, прошел в угол, где теплилась свечка, склонился к сундучку, который повсюду возил с собой. Достал из него свежую полотняную рубаху, надел... Опять склонился к сундучку. Там — кое-какое барахлишко: пара свежего белья, иконка, фуганок, стамеска, молоток — он был плотник. Это все, что он оставлял на земле. Он перебирал руками свое имущество... Не мог подняться с колен.
— Ну!
Матвей словно не слышал окрика, все перебирал инструменты. Он плакал.
Утром Ларька доложил Степану:
— Этой ночью... Матвей утек.
— Как?
— Утек. Кинулись сейчас — нигде нету. К мужикам, видно, своим — на Волгу.
Степан пристально посмотрел на верного есаула.
— Зря,— сказал он.— Не надо было. Самовольничаешь!
Ларька промолчал.
