Дед Любим был с молодыми казаками.
— Минька!.. Минька, паршивец!— кричал он.— Не забывайся! Оглянись — кто сзади-то?!
— Чую, диду!
— Ванька!.. Отойди замотай руку!
— Сейчас!.. Маленько натешусь.
— Не забывайтесь, чертяки!
Так учил дед Любим своих питомцев. А случилось, что забылся сам атаман. Увлекся и оказался один в гуще вражеского войска. Оглянулся... Солдаты, окружавшие его, сообразили, кто это. Стали теснить дальше от разинцев.
— Ларька!— крикнул Степан.
С добрый десяток солдат кинулся к нему. Один прыгнул сзади, сшиб Степана с ног и стал ломать под собой, пытаясь завернуть руки за спину.
Ларька услышал крик атамана, пробился с полусотней к нему. И поспел. Застрелил солдата над ним.
Степан поднялся — злой и помятый.
— Чего вы там?!— заорал.— Атаману ноги на шее завязывают, а они чешутся!..
— Стерегись хошь маленько!— тоже сердито крикнул Ларька.— Хорошо — услыхал... Не лезь в кучу!
— Что мордва твоя?
— Клюем! Наскочим — опять собираю... Текут, как вода из ладошки.
— М-ых!.. Войско. Не сварить нам с ими каши, Ларька! Побудь с казаками, я сам пойду туда.
...Мордва и часть мужиков с дрекольем опять отбегали от сражения.
Степан и с ним десятка два казаков остановили их.
— ...В гробину вас!.. В душу!— орал Степан.— Куды?!— Двух-трех окрестил кулаком по уху.— Стой!
Инородцы и мужики остановились.
Степан построил их так, чтоб можно было атаковать, и стал объяснять:
— Сейчас наскочим — первые пускай молотют сколько есть духу. Пристали — распадайся, дай другим... А сами пока зарядись, у кого есть чего, передохни. Те пристали — распадись, дай этим. Чтоб напереду всегда свежие были. И не бегать у меня! Казаков назад поставлю, велю рубить! Кого боитесь-то?! Мясников? Они только в рядах мастаки — топорами туши разделывать! А здесь они сами боятся вас. Ну-ка!.. Не отставай!..
Наскочили. Заварилась каша... Молотили оглоблями, жердями, рубились саблями, кололись пиками, стреляли...
А уже вечерело. И совсем стало плохо различать, где свои, где чужие.
— Круши!— орал Степан.— Вперед не суйся — ровней! А то от своих попадет.
— Ровней, ребятки!— покрикивал дед Любим.— Ровней, сизые!
Степану прострелили ногу. Он, ругаясь, выбрался из свалки, взошел, хромая, на бугорок. Ему помогли стащить сапог.
Подошел плотный и окровавленный Ларька.
— Куды?.. В ногу?— спросил он.
— В ногу.
— Хватит, что ль? Не видно стало...
— Погодь. Пускай сам отойдет.
— Отходит уж.
— Ну, вели и нашим униматься.
...Битва долго еще ворочалась, гудела, гремела, кричала, брызгала в ночи огнями выстрелов. Но постепенно затихала.
На совет к атаману собрались есаулы.
— Барятинский отходит к Тетюшам.
— Добре. Городок надо брать. Пока подойдут Урусов с Долгоруким, нам надо в городке быть. Брать надо. Иначе хана нам тут с мужиками...
— Обождать бы, батька. А ну, хитрит Барятинский?
— Не хитрит. Знает теперь: одному ему нас не одолеть. А других нам в открытом поле ждать негоже: пропадем с мужиками. Горе луковое — не вояки. Отводите потихоньку к острожку. Был там кто-нибудь?
— Были!— откликнулись из группы есаулов.— Сдадут острожок. А рубленый город надо приступом доставать.
— Будем доставать. Готовьте приметы. Сено, солому, дранку — подожгем. Лестницы вяжите... Не давайте людям охлаждаться. Там отдышимся. Взять надо городок!
Наступила роковая ночь.
В темноте Степан подвел войско к посадской стене, где был острог, и повел на приступ. Со стены и с вала выстрелили по ним холостыми зарядами (пыжами), и разинцы скоро одолели первую оборонительную черту.
Части войска Степан велел укрепить стену и расставить на ней пушки (на случай, если Барятинский вздумает вернуться и помешать штурму), остальных бросил на стены городка.
Начался штурм.
Стены и городок пытались зажечь. По ним стреляли горящими поленьями, калеными ядрами... Несколько раз в городке вспыхивали пожары. Симбирцы тушили их. То и дело в разных местах занималась огнем и стена. Осажденные свешивали с нее мокрые паруса и гасили пламя. А в это время казаки подставляли лестницы, и бой закипал на стенах. Упорство тех и других было свирепое, страшное. Новые и новые сотни казаков упорно лезли по шатким лестницам... В них стреляли, лили смолу, кипяток. Зловещие зарева огней то здесь, то там выхватывали копошащиеся толпы штурмующих.
Разин сам дважды лазал на стену. Оба раза его сбивали оттуда. Он полез в третий раз... Ступил уже на стену, схватился с тремя стрельцами на саблях. Один изловчился и хватил его по голове. Шапка смягчила удар, но он был все-таки достаточно силен, чтобы на некоторое время вывести атамана из строя, ослабить его неукротимую волю.
Ларька и на этот раз выхватил его из беды.
Рану наскоро перевязали. Степан очухался. Скоро ен снова был на ногах и бросал на стены новых и новых бойцов.
Урон разинцы несли огромный.
— Городок надо взять!— твердил Степан.
Беспрерывно гремели пушки; светящиеся ядра, описывая кривые траектории, падали в городке. Точно так же летели туда горящие поленья и туры (пучки соломы с сухой драниной внутри). Со стены беспрерывно гремели выстрелы.
Под стены подвозили возы сена и зажигали. Со стен лили воду.
...К Степану привезли переметчика из города.
— Ну?— спросил Степан.
— Хочут струги ваши отбить.
— А?!
— Хочут струги отбить! Вылазкой!.. С той стороны.
Степан оскалил стиснутые зубы, огляделся...
— Ларька! Мишка! Кто есть?!..
— Мишку убили!— откликнулся подбежавший сотник.— Федора тоже.
— К стружкам!— велел ему Степан.— Бери сотню — и к стружкам! Бегом!
В это время со спины разинцев, от Синяги-реки, послышались отчаянный шум и стрельба. И сразу со всех сторон закричали казаки:
— Обошли, батька! Долгорукий с Урусовым идут!..
— Ларька!
— Здесь, батька!
— Собери казаков... Не ори только. К Волге — в стружки. Без шума!
— Чую, батька.
— Найдите Матвея.
Матвея скоро нашли.
— Стойте здесь, Матвей. Я пойду с казаками навстречу пришлым...
— Как же, Степан?.. Ты что?!
— Стой здесь!— Степан был бледный и слабо держался на ногах.
Матвей понял, что их оставляют одних.
— Мужики!!!— заполошно заорал он и бросился было к стене, к мужикам. Ларька догнал его, сшиб с ног, хотел зарубить, Степан не дал. Матвею сунули кляп в рот и понесли к берегу.
Скоро казаков никого у стены не было.
Штурм продолжался.
Матвей очнулся только в струге.
Светало.
Сотни три казаков молча, изо всех сил гребли вниз по Волге.
Матвей огляделся... И все вспомнил. И все понял. И заплакал. Тихо, всхлипами.
— Не скули,— сказал Степан негромко.
— Ссади меня,— попросил Матвей.
— Я ссажу тебя!.. На дно вон. Матвей умолк.
И все тоже молчали.
— Придем в Самару — станем на ноги,— заговорил Степан, ни к кому не обращаясь.— Через две недели нас опять тридцать тыщ станет.
— Сколько их там легло-о!— как-то с подвывом протянул Матвей.— Сколько их полегло, сердешных!..
— Ихная кровь отольется,— сказал Степан.
— Кому?
— Скоро отольется!
— Да кому?!
Ларька выхватил вдруг саблю и замахнулся на Матвея:
— Молчи, собака!
Степан оглянулся, пристально посмотрел на Матвея.
— Кто виноватый, Матвей?
— Ты, Степан.
Степан побледнел еще больше, с трудом поднялся, пошел к Матвею.
— Кто виноватый?
— Ты!
Степан подошел вплотную к истерзанному горем Матвею.
— Ты говорил: я не буду виноватый...
— Зачем бежим?! Их там режут, колют сейчас, как баранов!.. Зачем бросил их! Ваське пенял, что он мужиков бросил... Сам бросил! Бросил! Бросил!
Степан ударил его. Матвей упал на дно стружка, поднялся, вытер кровь с лица. Сел на лавку. Степан сел рядом.
— Они пока одолели нас, Матвей. Дай с силами собраться... Кто ты? Сейчас прибежим в Самару, соберемся... Нет, это не конец. Что ты! Верь мне...
