Большой ров достиг уже четырех метров глубины и протянулся на сорок метров. Шлиман полон беспокойства: он не знает, что представляют собой многие из находок. Часто попадаются странные маленькие глиняные предметы, вылепленные, как он пишет, в виде «карусели» и в виде маленьких «вулканов» или «волчков» — все с отверстием посредине и с различным линейным орнаментом. Здесь находят и ракушки в таком невероятном количестве, будто целые поколения только ими и питались. Несколько камней с греческими надписями относятся к более позднему времени, к первому веку до нашей эры, и, следовательно, не представляют для него интереса.

Обычно по воскресеньям, когда греки отдыхали, вместо них работали турки, но потом и они, занятые севом, перестали приходить. Это, как и дождливая погода, ввергает Шлимана в плохое настроение, но оно длится недолго: в раскопе внезапно начинается слой, где находят множество каменных ножей и топоров самой примитивной формы. Но ведь каменный век был задолго до Трои? Почему же тогда предметы, относящиеся к каменному веку, залегают так высоко? Изделия из камня исчезают столь же внезапно, как н появились, — идет слой, в котором много черепков с изображением круглых глаз и полосой между ними. Они напоминают совиные головы. Может быть, это предки священной птицы, принадлежавшей Афине Палладе? Все чаще встречаются странные «волчки» или «вулканы». Может быть, это посвятительные приношения? Но кому и ради чего? А каменные и глиняные фаллы — что означают они? Может быть, в древности существовал народ, поклонявшийся Приапу?

«Я знаю только то, что ничего не знаю». К этому выводу Сократа приходит и Шлиман, столкнувшись с вопросами, на которые он не может ничего ответить ни себе, ни миру. Подобных вещей он так же не ожидал здесь, как статуй или драгоценностей.

«Мои притязания весьма скромны, — заканчивает он в этот дождливый день свой отчет. — Ведь с самого начала единственная цель моих раскопок — найти Трою, о местоположении которой сотни ученых написали сотни трудов, но которую еще никто не пытался обнаружить путем раскопок».

Он останавливается и задумчиво смотрит на равнину, подернутую пеленой дождя. У краешков рта появляется горькая складка, и он добавляет; «Даже если мне и не удастся этого сделать, я все же буду испытывать удовлетворение, что мои труды позволили мне проникнуть в глубочайшую темь доисторической эпохи. Нахождение орудий каменного века поэтому еще больше распалило мое желание достичь того места, на которое вступили первые пришедшие сюда люди, и я хочу достичь его, даже если мне и придется рыть еще на глубину пятидесяти футов».

Деревянный домик, где живет Шлиман с женою, был построен в первые же дни. Единственная мебель— железные кровати и ящик, заменяющий стол, основное питание — консервы. Иногда в постель попадают змеи, а в еду — скорпионы. Когда идет дождь, надо раскрывать над собой зонты. Софья не унывает, а поскольку ее не мучают и приступы лихорадки, от которых, несмотря на огромные дозы хинина, часто страдает Генрих, она чувствует себя здесь даже привольнее, чем среди роскоши Парижа. Она испытывает почти сожаление, когда в конце ноября приходится прекратить работы, ибо окончательно настает сезон дождей.

Раскопки возобновляются 1 апреля 1872 года, в шесть часов утра, силами ста рабочих — греков нз деревень Ренкёй, Калифатли и Енишахир. К счастью, директор Пирейской железной дороги, англичанин, предоставил Шлиману семерых опытных десятников, а строитель Ламийской дороги отдал на месяц в его распоряжение француза инженера. В этот раскопочный сезон цель должна быть достигнута! Поэтому надо прорезать весь холм новым рвом шириной в семьдесят метров. Господин Лоран, инженер, считает, что предстоит вынуть приблизительно восемьдесят тысяч кубометров грунта, если материк находится на глубине четырнадцати метров.

Сверху постоянно катятся камни, осыпаются слишком крутые откосы, обваливаются остатки стен, # вскоре, несмотря на соблюдаемую осторожность, почти у всех ушиблены ноги.

В первые же дни, копая ров, находят невероятное количество зимовавших в земле змей. Это по большей части ядовитые маленькие змейки толщиной с дождевого червя; их называют «антелии», потому что укушенный ими человек в лучшем случае доживет до заката солнца.

В этом году Шрёдеры из Лондона поставили Шлиману лучшие английские кирки и лопаты и вдобавок шестьдесят тачек с железными колесами — они значительно практичнее французских.

Вначале кажется, что раскопки придется прекратить. Греческий календарь насчитывает, помимо воскресений, девяносто семь церковных праздников, которые неукоснительно соблюдаются. «В противном случае, — поясняют рабочие, — святой нас покарает». В другие дни идут дожди, но, как назло, всегда не в праздники. Несмотря на усердие новых десятников, никто особенно не напрягается. Если стены в недрах холма ждали, как уверяет эфенди, три тысячи лет, то они, разумеется, могут еще подождать! Но стоит кому-нибудь чуть опереться на лопату, как Шлиман тут же налетает на него, словно гроза. Переменив профессию, он так и не смог изменить своей натуры. Даже проводя раскопки, он до известной степени остается предпринимателем. Заступничество Софьи не помогает — он все еще не понимает своих рабочих. Но, с другой стороны, рабочие тоже не понимают его, и великая цель, достижению которой они призваны содействовать, остается им совершенно чуждой. Им важна не сама работа, а деньги, которые за нее получают. А раз, полагают они, денег у эфенди куры не клюют, то его надо со спокойной совестью обманывать, где и как только можно. Как же сделать, чтобы отдыхать и одновременно казаться работающим? Совсем просто. Вытаскивают кисет, свертывают цигарку И закуривают.

Но рабочие не учитывают одного — сам Шлиман не курит. Он, недолго думая, запрещает курить во время работы. Курят тайком. Несколько дней Шлиман наблюдает за этим, и терпение его иссякает. Одержимый желанием осуществить свою мечту н раскопать Трою, раздраженный явным пренебрежением к его приказу, он слишком преувеличивает потерю времени и велит однажды утром объявить: «Замеченный за курением будет сразу же уволен!»

Нет, это уж слишком! Рабочие из Ренкёй, семьдесят человек, обступили двух или трех своих односельчан. Те с жаром их убеждают: во-первых, Шлиман нуждается в них больше, чем они в нем, а во-вторых, как раз теперь стоят чудеснейшие дни и он не может дать им пропасть.

— Мы не будем продолжать работу, если нам не позволят курить, когда и сколько угодно!

Но рабочие из Ренкёй остаются одни, одни они вылезают из раскопа, усаживаются, дымя цигарками, на откосах рва и начинают ругать и бросать камнями в тех пятнадцать человек, которые спокойно продолжают копать.

По окончании рабочего дня они непринужденно располагаются вокруг домика Шлимана: ведь завтра утром ему придется уступить. Но они ошибаются. Ибо Шлиман сказал себе: «Если я уступлю, что, возможно, и сделал бы по спокойному размышлению, то авторитет мой будет навсегда подорван, и рабочие из Ренкёй будут из меня веревки вить, как только им это заблагорассудится. Они должны прежде всего понять, что здесь царит моя воля, царит во имя цели, а не ради прихоти. Да, они это поймут, когда я их послезавтра снова возьму на работу. Возьму послезавтра, а не завтра!»

Еще при первой вспышке гнева он направил гонцов в близлежащие деревни. Едва наступает рассвет, как, к ужасу рабочих из Ренкёй, на подмогу Шлиману приходит новых семьдесят человек — число работающих становится опять полным. Курение по-прежнему запрещено, но Шлиман по собственной воле увеличивает поденную плату и вдобавок, помимо обычных перерывов, разрешает в первой половине дня еще полчаса свободно курить.

В этот вечер закончились первые семнадцать дней нового раскопочного сезона. За это время, по расчетам инженера, было вынуто восемь тысяч пятьсот кубометров грунта, то есть по пятьсот кубометров в день и по четыре на одного рабочего. Траншея, прорезавшая холм, достигла уже глубины в пятнадцать метров, но все еще не видно никаких следов материка.