Итак, мы обнаружили второй тип деятельности, заметно отличающийся от первого. Отличающийся прежде всего тем, что действия, совершаемые здесь человеком, совершенно нелогичны «с точки зрения здравого смысла». Примером подобных действий могут служить практически все туземные обычаи, обильно расписанные многими путешественниками-европейцами. Этот тип деятельности всегда освящен традицией и опирается на нее в проектированиии и осуществлении действия. Присмотревшись к структуре этой деятельности более внимательно, мы заметим, что она представляет собою какую-то странную смесь предметного типа деятельности с чем-то еще. В самом деле: если бы эта деятельность могла быть совершенно оторванной от предметных смыслов, присутствующих в ней, благодаря традиции, ее структура выглядела бы иначе: непредметная цель — непредметное действие (=лишенное смысла с «материалистической» точки зрения) — непредметная рефлексия (то есть не значимые для предметной логики результат и оценка действия). Так она могла бы выглядеть, но почему-то выглядит иначе. У Гесиода цель предметного и непредметного действия одна и та же, сами действия разделены не до конца и находятся друг с другом в диалектической взаимосвязи: Деметра всегда помогает тем, кто работает голым, в то же время физический труд имеет для успеха не меньшее значение, чем соблюдение обычая предков, наконец, то и другое действие совершается в одно и то же время, в одном и том же месте («голым работай всегда», «молись им, как только, за ручку плужную взявшись рукой…»), а рефлексия в равной степени принадлежит обоим действиям.

Во всяком случае очевидно, что предметная деятельность как-то связана «надпредметной» (будем условно называть эту деятельность «второй»), и значение этого факта нам еще предстоит выяснить, совершив небольшую экскурсию в прошлое.

Определим те вопросы, на которые нам нужно найти ответ в прошлых тысячелетиях. Прежде всего, необходимо понять, когда и при каких обстоятельствах в ментальном мире произошло соединение двух типов деятельности. Затем хорошо бы проследить динамику их взаимодействия и ее роль в развитии homo sapiens.

Начнем с того, что предметная деятельность свойственна всему живому: растения располагают свои листья так, чтобы солнце освещало максимально возможную площадь, амеба переползает в более освещенную часть водоема, хищники охотятся, травоядные жуют… Каждый вид имеет свои особенности предметной деятельности: термиты «трудятся» иначе, чем бобры. Первые виды человека отличаются от животных тем, что не имеют «данных природой» инструментов для предметной деятельности и вынуждены использовать палки и затачивать камни. При этом технология обработки камня изменяется, и один вид человека сменяет другой. Это очень важное обстоятельство, показывающее, что человечество до homo sapiens шло типично эволюционным путем: для изменения технологии предметной деятельности каждый раз требовался новый вид.

Если появление homo sapiens в результате эволюции объясняет то, что он более умело совершал все трудовые действия, чем неандерталец, то остается совершенно нерасследованным вопрос, результатом чего явилась так называемая неолитическая революция: ведь homo sapiens не был вытеснен какими-то другими видами. Чем объяснить тот факт, что человеку оказалось доступным изменение технологии предметной деятельности? Совершенно очевидный ответ заключается в том, что мозг человека в результате эволюции… Я не спорю с этим, меня занимает другое: какая подвижка в сознании привела к неолитической революции? Что это было за событие в ментальном мире человека? Эволюция здесь уже явно ни при чем. И потом, может быть, ответ коренится в еще более далеком прошлом. Ведь известны совместные поселения неандертальцев с homo sapiens, а палестинские неандертальцы ничем почти не отличаются от разумных… Не значит ли это, что быт человека разумного в первые века существования ничем не отличался от быта неандертальцев? И если это так, какие отличия в ментальном мире обнаруживались уже тогда?

Интересен и еще один аспект проблемы: если все отличие между человеком разумным и предшествующими видами исчерпывалось только более совершенной рукой и большей способностью к труду, непонятно, для чего потребовался человеку язык. Дело в том, что язык для передачи информации в процессе труда и для научения труду не нужен, хотя в антропологической литературе наиболее распространена другая точка зрения. Чтобы разобраться с этим, мы должны на некоторое время оставить основную линию изложения.

Вот характерная цитата:

Ее роль в первобытном обществе

Здесь «само собой разумеется», что передать трудовой навык нельзя иначе, чем посредством речи. Иными словами, чтобы научиться водить автомобиль, Вам нужно только прочесть подробное (можно в нескольких томах) описание необходимых действий, и Вы, сев впервые за руль, уже будете хорошим водителем. Очевидна абсурдность этого утверждения. Гораздо более логичным кажется утверждение, что обучить человека любой предметной деятельности можно вообще без слов. Для этого достаточно показать как и дать попробовать сделать самому. По мнению Н.А.Бернштейна, А.Р.Лурия и Ю.А.Левада [36, с.13] «внутри трудового процесса прагматическая сторона деятельности и смысловая слиты воедино… трудовой процесс является одновременно информационным не по каким-то там, внеположенным ему характеристикам, а по своей сути, будучи основным каналом трансляции „схем действий“… речь в ходе самой предметной деятельности, не может конституироваться в качестве самостоятельной системы кодов. Она не выйдет за рамки симпрактичности, ее роль будет ограничиваться, в основном, уточнением конкретного деятельностного контекста и, в частности, вербальной категоризацией тех качественных характеристик пространства и времени („над“, „под“, „внутри“, „между“, „прежде“, „потом“ и т. п.), которые складываются на уровне предметных действий.»

То есть, в том, что касается предметной деятельности, обучение всегда происходило, по сути, невербально; речь для этого, если и требовалась, то в весьма ограниченном объеме.

(6) Потребности передачи навыков предметной деятельности не могли способствовать развитию примитивных звуковых кодов в речь.

Из вышеприведенных высказываний становится понятно, что эра простых ответов на подобные вопросы кончилась. Начнем с главного: если homo sapiens в первые века существования жил вместе с homo neandertalis и их быт был общим, нет никаких признаков (кроме, разумеется, чисто анатомических), чтобы возможно было признать их людьми разумными. Есть факты, еще более запутывающие картину: я имею ввиду захоронения умерших сородичей, сделанные неандертальцами в Ла-Ферраси и Шанидаре [18]. Значит ли это, что для того, чтобы быть разумным, не обязательно принадлежать к биологическому виду homo sapiens? Тогда где критерий разумности? В существовании второго типа деятельности, может быть? Однако, этот, второй тип деятельности, свойственен и животным: вспомните свадебные обряды журавлей или эротические игры леопардов. И разве не вписывается во второй тип деятельности играющая с клубком кошка? А сложнейшие отношения, существующие в волчьей стае или стаде обезьян — разве все это не говорит о наличии второго типа деятельности у животных?

Где же ответ? Рассмотрим структуру второй деятельности животных. Это именно та, «чистая» внепредметная деятельность, о которой мы упоминали выше: цель действия непредметна (эротическая игра животных никогда не ведется с целью склонить к совокуплению, — у животных ведь нет ограничивающей желания этики, поэтому цель игры непредметна, несексуальна; если цель «стать вожаком стада» завладевает сознанием какой-нибудь обезьяны, она совершает действия, совершенно бессмысленные с точки зрения первой деятельности; насчет играющей кошки уже никаких сомнений быть не может), действие чисто игровое, предметно бессмысленное, якобы действие, рефлексию заменяет собственно непредметное (если хотите, эстетическое) удовольствие от совершения действия. Пожалуй, характеризуя структуру второй деятельности животных, мы нашли, наконец, адекватный термин для ее обозначения: «игра». В дальнейшем вместо словосочетания «второй тип деятельности» будет использоваться термин «игровая деятельность». Сам собою напрашивается еще один термин: «игровая реальность». Итак, игровая реальность существует как для разумных, так и для неразумных тварей. Только у животных эти две реальности (предметная и игровая) практически нигде не пересекаются. То есть игровая деятельность не влияет на предметную: предметная деятельность остается неизменной, какого бы напряжения ни достигала игра. Правда, положение в стае обусловливает роль в коллективной охоте, например, но само распределение функций во время этой охоты и ее способы остаются неизменными, а вернее, изменяются только вместе с мутацией вида.