– Это все для меня слишком ново. – Он взял арфу и сыграл такую неземную мелодию, что глаза Лалланадры наполнились слезами восторга. – Дело не во мне. Дело в Элессарио.

– А. Ты ее любишь?

– Люблю? Нет. Я не хочу обладать ею. Мне даже не нужно, чтобы она все время была рядом. – Он посмотрел на Далландру. – Я просто хочу, чтобы она была счастлива, и очень не хочу, чтобы она исчезла. Это любовь?

– Конечно, глупый! Это любовь куда более сильная, чем простое желание обладать.

Его удивление было забавным.

– Ну, Далла, если ты так говоришь… Подумать только! – Он сыграл еще одну мелодию, на этот раз забавную, с очень высокими нотами. – Очень хорошо. Я люблю Элессарио, как ни странно это для меня звучит, и она еще молода, слишком молода, чтобы понять, от чего откажется, если последует за вами в рождение и плоть, в бесконечное колесо и в весь этот сверкающий, странный, а иногда липкий, скользкий и мокрый мир, в котором вы живете. И тогда она получит все, что должны были получить все мы, а я смогу спокойно умереть.

– Почему бы тебе не прийти вместе с ней и жить?

Эвандар отрицательно покачал головой и склонился над арфой. Он играл музыку, предназначенную для танцев, это было ясно по быстрым аккордам и по тому, что ноги ее сами задвигались. Далландра заставила себя сидеть спокойно, пока он не закончил играть, неожиданно перейдя в минор и оставив мелодию незавершенной.

– Ты нас не поймешь, пока не попадешь в наш мир, – сказал он.

– Допустим, я пойду туда – просто допустим! Что произойдет с моим телом?

– С этим куском мяса? Тебя это волнует?

– Конечно же волнует! Без него я не смогу вернуться домой к мужчине, которого я люблю!

– Почему это должно волновать меня?

– Потому что без моего тела я умру, и мне придется родиться заново, а вам придется долго ждать и потом начинать все сначала.

– О, это будет утомительно сверх всякой меры, точно? Дай-ка подумать. О, я знаю! Ты же умеешь превращаться из женщины в птицу и обратно, так что если я превращу кусок мяса в драгоценный камень на цепочке, ты сможешь повесить его на шею, и он всегда будет с тобой, а когда ты захочешь домой, просто опять превратишься в женщину. Далла, честное слово, если ты проведешь с нами всего несколько дней – всего несколько – и посмотришь, как мы живем, и узнаешь нас поближе, ты придумаешь, как помочь моей Элессарио, я уверен. – Он улыбнулся. – Моей Элессарио. Которую я люблю. Так странно звучит, но ты знаешь, по-моему, ты права.

Он подхватил арфу и исчез.

Если бы Эвандар просил ради себя, Далландра бы никогда не согласилась, она понимала это даже тогда. Но он просил ради другой души, а это было совсем другое. Она уже достаточно долго встречалась с ними, в частности, с Альшандрой, чтобы понять – старый Невин был прав, у них нет сострадания. То, что Эвандар начинал испытывать любовь, не желая этого, было так важно, и эту перемену надо было лелеять и подпитывать. И хотя Далландра всегда очень внимательно относилась к возможным опасностям, она не хотела, чтобы Адерин узнал, что она собирается пойти на такой риск. Он только начнет кричать и браниться, уговаривала она себя, и вдруг поняла, что уже приняла решение.

Но ей не хотелось лгать Адерину, поэтому она ничего не сказала ему, уезжая тем утром. Отъехав на пять миль от лагеря, она расседлала лошадь, повернула ее в сторону табуна и, шлепнув по крупу, отправила домой. Потом вынула из кармана серебряный орех и развернула. Долго рассматривала она его думая, хватит ли у нее мужества пройти сквозь это. А если Эвандар лгал? Нет, ее магии достаточно, чтобы отличить ложь от правды. Никогда еще Эвандар не говорил так искренне. Как ни странно, подстегнула ее мысль об Адерине. Что он подумает о ней, если она поведет себя, как последняя трусиха, полная планов, но не имеющая мужества? Собрав в кулак всю свою волю, она дотронулась орехом до глаз – сначала до левого, потом до правого.

Сначала не произошло ничего, и она засмеялась над тем, что так легко поддалась на розыгрыш Элессарио. Но, сунув орех в карман, Далландра вдруг заметила изменения в ландшафте. Цвета стали ярче, трава – такого насыщенного зеленого цвета, что казалась изумрудной, а небо – глубоким и сверкающим, как море в солнечном свете. Далландра сделала несколько шагов и увидела что на север от нее над волной изумрудной травы в воздухе висит туман. Казалось, что он на горизонте, но при каждом ее шаге он приближался, его становилось все больше, потом он начал переливаться цветами от серого и бледно-лилового до нежнейшего розового и голубого, как перламутр на арфе Эвандара. Вспомнив об арфе, Далландра тут же услышала ее.

Туман окутал ее, и его прохладное прикосновение было приятным, как прикосновение шелка. Впереди виднелись три дороги, тянущиеся вдаль через пастбище. Одна вела налево к темным холмам, таким зловещим и мрачным, что им не могло быть места в стране Эвандара.

Вторая дорога вела направо, к горам, светлым и блестящим в чистом воздухе над туманом. Их вершины, покрытые снегом, сверкали так ярко, что казались подсвеченными изнутри. А прямо перед ней простиралась третья дорога. Далландра стояла, не зная, как поступить, и тут появилась Элессарио, бегущая по туманной третьей дороге.

– Далла, Далла! О, как здорово, что ты пришла! Нам будет так хорошо вместе! – Нет, нет, я пришла ненадолго, всего на несколько дней.

– Да, отец говорил мне. Тебе нужно вернуться к мужчине, которого ты любишь. Возьми. Отец велел отдать это тебе. – Она протянула Далландре аметист на золотой цепочке. Девушка взяла драгоценность и вскрикнула, потому что камень представлял собой статуэтку, изображающую ее самое в полный рост, не больше двух дюймов в высоту, но выполненную с потрясающей точностью вплоть до формы кистей рук. Она надела цепочку на шею.

– Эллесарио, если ты увидишь, что я уронила или потеряла его, скажи мне сразу же.

– Отец сказал то же самое. Я скажу. Обещаю. А теперь пошли. Сегодня будет пир, потому что ты здесь.

Эллесарио доверчиво, как ребенок, взяла ее за руку, и Далландра поняла, что по крайней мере эта душа была еще достаточно юной и могла научиться любить. Рука об руку пошли они по дороге, покрытой туманом. Оглянувшись, Далландра и сзади увидела только туман.

За три часа до заката кобыла Далландры вернулась в табун одна. Когда это увидел охранявший табун Калондериэль, он отправил мальчика в лагерь за Адерином. Адерин из палатки услышал мальчика, который громко звал его по имени, и опрометью выскочил из палатки.

– Мудрейший, о, мудрейший! – задыхаясь, выпалил мальчик. – Лошадь мудрейшей вернулась в табун одна!

Адерин помчался к табуну. В его сознании вспыхивали ужасные картины: лошадь скинула Даллу, и она сломала себе шею; Далла зацепилась за стремя, и лошадь волокла ее, пока девушка не умерла; Далла упала в овраг и сломала позвоночник… Навстречу ему вышел Калондериэль, ведя в поводу совершенно спокойную кобылу.

– Вот так она и вернулась, без седла и уздечки.

– О, боги! Может быть, Далла просто работала, а лошадь отвязалась и вернулась домой?

Сказав это, Адерин вдруг ощутил липкий холодный страх, словно рука зла стиснула ему сердце. Он был настолько взволнован, что не смог погадать на магических камнях, будто забыл все, что знал и умел. Как он ни старался, он не видел ничего – ни Далландры, ни ее следа, не видел даже седла и уздечки, которые наверняка лежали где-нибудь на лугу. Не выдержав этого, Калондериэль оседлал трех меринов, схватил кобылу за повод и позвал на помощь Альбараля, лучшего следопыта дружины. Альбараль бежал перед ним, как охотничья собака, не отрывая глаз от земли. К счастью, никто, кроме Далландры в этот день верхом не выезжал, и они очень скоро увидели примятую траву и кое-где следы копыт, ведущие напрямик через пастбище.

Солнце уже танцевало, скрываясь за облачным горизонтом, когда они нашли седло и уздечку. Альбараль велел Келу немедленно спешиться и подальше увести коней, чтобы не затоптать следы. Адерин спрыгнул с седла и подбежал к эльфу, стоявшему в высокой траве.