Внезапно палуба наполнилась гномами — высокими синими, толстыми коричневыми, тощими зелеными с лягушачьими лицами и бородавчатыми пальцами.

Они собрались вокруг, словно пытались его успокоить. Они хлопали его ладошками, улыбались и пропадали так же внезапно, как появлялись. Талиэйсин поднял голову и увидел Бриддина, который шел к нему, разглядывая на ходу коносамент. Сердце Талиэйсина сильно забилось. Впрочем, он быстро успокоился, когда стало очевидно, что Бриддин не видел простейших духов. Но вот вопрос — способен ли он вообще их видеть? Талиэйсин думал, что да, но точно не помнил, почему.

— Все в порядке, — сказал Бриддин немому. — Отведем раба на рынок. Нет смысла дальше его кормить.

Немой подмигнул и улыбнулся, хитро посмотрев на таможенника, который шел прочь по причалу. Это подмигивание стало первым подтверждением, которое получили подозрения Талиэйсина насчет того, что с этими купцами не все чисто. Теперь он не сомневался в том, что накладная на него не вполне законна. Хотя на мгновение у него мелькнула мысль окликнуть таможенника, пленник от нее отказался. Бриддин снова смотрел на него. Серебряная заколка в виде ящерицы у него на бороде мерцала на ярком солнце.

— Временами ты напоминаешь мне ребенка, — сказал пленнику Бриддин на дэверрийском. — У тебя все написано на лице. Помнишь, что я с тобой делал, когда тебя привязали к палубе?

— Нет. Не в деталях, — страх заставил Талиэйсина сглотнуть. Ему пришлось выталкивать каждое слово сквозь сухие губы.

— Оно и к лучшему, что ты этого не помнишь, парень. Позволь мне предупредить тебя. По закону ты теперь раб. Ты понимаешь, что это означает? Если ты попытаешься убежать, то на тебя начнется охота, и тебя поймают. Никто в этой населенной демонами стране и палец о палец не ударит, чтобы помочь беглому рабу. А потом тебя убьют. Тебя убьют медленно. То, что я с тобой делал, — детские игры в сравнении в тем, что люди архонта вытворяют с беглыми рабами. Одному несчастному потребовалось два месяца, чтобы умереть. Понял?

— Да.

Бриддин улыбнулся. Его глаза без ресниц моргнули при воспоминании о полученном наслаждении. Талиэйсин сморщился и отвернулся. Воспоминание проталкивалось все ближе и ближе к поверхности памяти — огненная, пронизывающая боль. Талиэйсин содрогнулся, а Бриддин рассмеялся с таким удовольствием, что пленник почувствовал: страх лопнул, словно старая веревка. Теперь ему было все равно. Пусть его снова пытают — он должен бороться, или никогда снова не станет мужчиной.

Талиэйсин посмотрел Бриддину прямо в глаза.

— Я дам тебе одно обещание. Когда-нибудь я все-таки убегу, а когда я это сделаю, то приду за тобой. Помни это: когда-нибудь я убью тебя за все, что ты со мной сделал.

Бриддин снова засмеялся, легко и весело.

— Ну что, высечь нам его за это? — спросил он у немого на бардекианском. И ответил сам себе: — Нет, это снизит цену раба. Однако, может быть, все-таки я потрачу минуту… Нужно показать ему, кто тут хозяин.

— Нет, — произнес Гвин и встал между ним и пленником. — Ты уже достаточно сделал с человеком, которому в подметки не годишься.

Бриддин замер и стал опасно спокойным, но Гвин продолжал смотреть ему в глаза.

— В любом случае, у нас нет времени. Забирай его, продавай и заканчивай с этим делом.

Бормоча себе под нос, Бриддин перевел взгляд на немого. Тот так сильно дернул цепь, что Талиэйсин едва не упал, но под внимательным взглядом Гвина немой не повторял этого. Пока они шли по береговой полосе, у всех немного подворачивались ноги в мягком песке. Талиэйсин пытался вспомнить, каким образом он завоевал уважение Гвина, но на ум ничего не приходило. Выбитые в камне ступени привели их на вершину скалы, к храму, но у Талиэйсина не было времени его рассматривать. Он получил лишь общее впечатление — большой арочный вход с вырезанными рядами человеческих фигур и птиц… Немой зарычал на него и заставил быстрее идти дальше.

Городские ворота находились напротив храма — через широкую дорогу. Когда они вошли в город, Талиэйсину в первое мгновение показалось, что они заходят в лес. Куда бы он ни взглянул, везде вдоль широких, прямых улиц стояли деревья. Они покрывали их тенистым навесом переплетающихся ветвей; вокруг каждого здания росли густые сады. Из знакомых пленнику деревьев здесь имелись пальмы, но большинство деревьев и кустов он не видел никогда. Можно было без конца удивляться, видя то кустарник с крошечными красными цветами, которые росли гроздьями, то высокое толстое дерево с узкими пыльными листьями, распространяющими острый запах, или растение с пурпурными цветами длиной с человеческий палец. Плющ обвивал стволы и деревянные и мраморные статуи, которые Талиэйсин постоянно видел на небольших площадях или перекрестках. Среди зелени стояли прямоугольные длинные дома с остроконечными крышами, некоторые охранялись высокими статуями предков обитателей; другие — парой гигантских скрещенных деревянных весел.

По улицам двигался непрерывный поток людей, все, и мужчины, и женщины — в туниках и сандалиях. У мужчин на одной щеке были ярко нарисованы узоры. Женщины украшали волосы, искусно завитые и уложенные в высокие прически, своеобразными заколками. Талиэйсин смутно припоминал, что рисунки на щеках мужчин и заколки женщин указывали на принадлежность их к определенному «дому», или клану.

Однако больше всего Талиэйсина удивили дети, которые носились по улицам и играли на открытых местах и в частных садах. По большей частью они были обнажены. И мальчики, и девочки носили только яркие повязки вокруг бедер. В Дэверри дети были бы одеты точно так же, как их родители, и работали бы вместе со старшими — в мастерской или на ферме.

Постепенно дома становились крупнее и стояли на большем удалении друг от друга. Некоторые отделялись высокими отштукатуренными стенами с изображениями животных и деревьев; другие — цветущими изгородями и плющом. Наконец они прошли между двумя голубыми стенами, спустились по низким ступеням и вышли на вымощенную булыжниками площадь, большую, как поле для проведения турниров в Дэверри. По случаю сильной жары площадь пустовала, только какой-то старик дремал на мраморной скамейке, да трое детей бегали друг за другом вокруг мраморного фонтана, где под падающей водой сплетались дельфины.

— Что это? — спросил Талиэйсин. — Рынок?

— Нет, — ответил Гвин. — Здесь граждане собираются, чтобы голосовать.

— Голосовать? Я не знаю такого слова.

— Голосовать — выбирать лидера. В день выборов вокруг фонтана выставляют урны, по одной для каждого кандидата. Каждый свободный человек бросает по камешку в урну своего кандидата. Тот, кто получает больше камешков, становится архонтом на три года.

Гвин мог бы рассказать и больше, но Бриддин повернулся и прикрикнул на него, чтобы придержал язык и быстрее передвигал ногами.

— Вон туда, малыш, — шепотом сказал Гвин Талиэйсину. — Скоро ты от него отделаешься.

«Туда» оказалось узкой улочкой без деревьев, петляющей между задними стенами садов. Здесь стены становились все ниже, пока совсем не исчезли, а дома делались все меньше и беднее. То и дело Талиэйсин улавливал запах свинарников, в которых содержались маленькие сероватые свиньи. Один раз, когда они проходили мимо полуразвалившейся хижины, покормить свиней вышла беременная женщина. Ее взгляд упал на пленника, и лицо будущей матери тут же смягчилось от жалости. Все остальные встречные попросту не обращали на него внимания — как не обращали они внимания на полуголодных собак, роющихся в канавах, и ярких птиц, поющих на деревьях.

Сделав очередной поворот, улица вывела их на открытую площадь, где между булыжниками пробивались сорняки. Здесь бродили куры и лазали чумазые дети. С другой стороны площади поднималась высокая стена, разрисованная синими и красными полосами, — очевидно, окружающая какие-то владения. Посреди стены находилась прочная дверь. Талиэйсину это не понравилось: выкрашенная веселыми красками, стена представляла собой настоящее укрепление, а крепкая дверь была обита железом, как в дэверрийском дане. Бриддин бросил взгляд в сторону пленника и улыбнулся странно неприятным образом, причем эта улыбка адресовалась одновременно и Талиэйсину, и Гвину.