На протяжении последовавших недель пленник по крупицам собирал воспоминания о своем прошлом и в конце концов, сплел их в связное повествование, которое и представляло собой то, что он знал о себе. Теперь он мог добавить кое-что еще

— Я — Талиэйсин из Пирдона, сын купца, а теперь раб, причем дорогой. Они говорят мне, что я играл в азартные игры здесь, в Бардеке, и задолжал большие деньги. Я помню, что законы Дэверри не могут спасти свободного человека, когда тот находится так далеко от дома, поэтому меня схватили и продали, чтобы оплатить мои долги. Наверное, я сын важного купца. Зачем еще человеку из Дэверри отправляться в Бардек?

Мгновение он раздумывал над этим вопросом, но ответа не нашел и отмахнулся от него. У пленника остались еще три воспоминания, и их предстояло вставить в этот связный рассказ. Первым, конечно, был старый учитель бардекианского языка. Здесь проблем не возникало: купец нанял учителя, чтобы его сын мог объясняться с деловыми партнерами из Бардека. Однако другие два не слишком подходили к общей картине и сильно беспокоили пленника. Во-первых, в его воспоминаниях присутствовала красивая белокурая девушка. Нет ничего удивительного в том, что у сына купца была жена или любовница. Он помнил, как она ложилась с ним в постель. Но вот загвоздка: почему-то она снимала с себя мужскую одежду, а не женское платье. Последняя картинка имела еще меньше смысла: пленник видел мужскую фигуру, маячившую не то в дыму, не то сильном тумане; на незнакомом мужчине были кольчуга и шлем, кровь заливала его лицо. С этим образом пришли слова: «Вот первый человек, которого я убил». Однако сыновья купцов людей не убивают… Впрочем — а если жертва была разбойником?

Талиэйсин улыбнулся с облегчением. Это имело смысл. Предположим, он вел караван, и этот мужчина в кольчуге и шлеме совершил на них разбойное нападение. И тотчас появилось еще одно воспоминание: в прохладный день на рассвете ревут мулы. Конечно. Конечно! А если та белокурая девушка в мужской одежде — его жена, которая путешествовала вместе с ним? Ездить верхом в длинном платье неудобно — вот почему она оделась как юноша. Талиэйсин почувствовал глубокое удовлетворение от того, что наконец сложил в единый узор все обломки мозаики.

Тем не менее, успокоился он лишь на краткое время, поскольку прекрасно понимал: похитители вполне могут ему врать. Хотя их рассказ казался вполне разумным, сам Талиэйсин ничего не мог подтвердить. Ему вообще было очень трудно думать. Временами он едва ли мог связать два слова или вспомнить что-то, сказанное ему всего минуту назад. Случалось, весь мир представлялся ему странным, далеким и чрезмерно ярко окрашенным, а его сознание делало странные прыжки или проваливалось куда-то. Талиэйсин, впрочем, сообразил, что чаще всего такое случается с ним после еды. Вероятно, они что-то добавляют ему в пищу. Талиэйсин смутно припоминал, что некоторые люди дают наркотики своим пленникам. Он не мог сказать в точности, кто именно так поступает; просто такие люди существуют, и все. Несколько недель он напряженно думал. Обычно человек воспринимает как должное целую кучу самых разнообразных знаний. Пленник называл их про себя «кувшинками». Белые цветы плавают на поверхности пруда — а обыденные знания плавают на поверхности сознания. Но глубоко под водой скрываются корни растения, и длинные стебли соединяют цветок с почвой, которая его питает. Пленник чувствовал себя так, словно кто-то прошелся серпом по его памяти и оставил только несколько обрезанных цветов увядать на поверхности пруда, отсеченных от любой связи. Хотя причудливое сравнение было странным, оно отлично подходило к его ситуации. Нечто раскромсало на куски его память. Талиэйсин в этом не сомневался.

Несколько минут спустя он услышал легкий шум на палубе. Корабль сильно покачнулся, послышались громкие голоса. «Кто-то поднимается на борт», — подумал пленник. Ему пришло в голову, что ему и раньше доводилось бывать на судах, и он достаточно о них знает. Звуки были знакомыми. Талиэйсин вдруг вспомнил, как плыл на боевой галере. Он стоял рядом с резной фигурой, украшающей нос корабля, и чувствовал, как на него летят соленые брызги. Интересно, что сын купца делал на боевой галере? Впрочем, ему не представилось возможности и дальше подумать над этим тревожащим вопросом, поскольку наверху кто-то открыл люк, и в трюм проник свет.

По трапу спустился немой. Он что-то булькнул в знак приветствия. Это был согбенный, страшно худой, морщинистый человек, чем-то напоминающий краба. Ему вырезали язык много лет назад — так сказал Гвин, но не объяснил, почему. За немым шел некто по имени Бриддин — у него были масляные волосы и жирная борода. Замыкал шествие рослый, очень смуглый бардекианец, которого Талиэйсин никогда раньше не видел. Бардекианец был одет в добротную белую полотняную тунику с одним красным рукавом. Он нес пару деревянных дощечек, смазанных воском, и костяное перо. Бриддин жестом показал на ящики и тюки. Бардекианец начал быстро писать на воске цифры и какие-то знаки. Как подумал Талиэйсин, это таможенник.

Немой встал на колени и расстегнул цепь, которой Талиэйсин был прикован за лодыжку. Облегчение, которое испытал при этом пленник, тотчас сменилось тоской: старик протянул ему ошейник и показал на шею. Талиэйсин замешкался. Бриддин тотчас повернулся к нему:

— Надевай. Немедленно.

Талиэйсин выполнил приказ и даже не возражал, когда немой пристегнул к ошейнику цепь. Хотя Талиэйсин не мог припомнить деталей, он хорошо знал: однажды Бриддин уже причинил ему боль. Очень сильную боль. Смутное воспоминание неизменно превращалось в отчаянный страх, от которого все внутри пленника переворачивалось. Это случалось всякий раз, когда Бриддин смотрел в его сторону бледными глазами без ресниц. Таможенник откашлялся и задал длинный вопрос, из которого Талиэйсин ничего не понял.

Бриддин ответил утвердительно и протянул таможеннику полоску тонкой коры, которую бардекианцы использовали вместо пергамента. Таможенник кивнул, поджав губы, и внимательно прочитал написанное на полоске, то и дело посматривая в сторону Талиэйсина.

— Дорогой товар, — заметил он наконец.

— Рабы-варвары в эти дни попадаются редко.

И тогда Талиэйсин понял, что таможенник изучает накладную — накладную на него. Его щеки запылали. Какой позор! Вот он здесь, дэверриец и свободный человек, которому предстоит быть проданным на чужой земле, точно он конь или собака. Тем временем Бриддин и таможенник уже занялись другими товарами. Для них дэверриец был только рутинной сделкой и не стоил ни жалости, ни насмешек. Когда таможенник с Бриддином закончили дела в трюме, немой вывел Талиэйсина на палубу вслед за ними. Пока Бриддин и портовые служащие обсуждали налоговые сборы, пленник впервые за несколько недель осматривался по сторонам.

Гавань была узкой, примерно в полмили шириной. Ее окружали высокие скалы из бледно-розового песчаника. От берега отходили четыре длинных деревянных причала, на суше теснилось множество складских помещений. Вдоль всего берега подсыхали рыбачьи лодки и росли стройные пальмы. Высоко на вершинах скал находились длинные прямоугольные здания, выстроенные в бардекианском стиле.

— Город? — спросил Талиэйсин.

Немой утвердительно кивнул, а стоявший поблизости моряк бросил взгляд в их сторону:

— Милетон. Город называется Милетон.

Талиэйсин повторил название и добавил его к своему небольшому запасу фактов. Насколько он помнил, Милетон находится на острове Бардектинна, который и дал название всему архипелагу, когда люди Дэверри впервые приплыли сюда. Прикрывая глаза рукой, Талиэйсин рассматривал стоящее на горе огромное деревянное строение, длиной по крайней мере сто футов, трехэтажное; его крыша напоминала перевернутый корпус корабля. Рядом высилась деревянная статуя, изображавшая человека с птицей на плече.

— Храм? — спросил Талиэйсин у моряка.

— Да. Далейя, Отца Волн. Или альбатроса, указывающего путь.

— Поэтому он в гавани?

Матрос кивнул.. Немой дернул за цепь и потащил Талиэйсина прочь от моряка так резко, словно тот представлял опасность. Он заставил пленника встать рядом со сходнями. Когда Талиэйсин случайно взглянул за борт, то чуть не вскрикнул. Сине-зеленая вода кишела духами, их лица, руки и волосы быстро формировались и вновь растворялись, их глаза смотрели на него из солнечных бликов, их голоса шептали ему из пены, длинные тонкие пальчики указывали на него и тотчас исчезали. Инстинктивно Талиэйсин знал, что должен молчать об увиденном. Когда он украдкой огляделся вокруг, ему стало ясно: больше никто ничего не видел. Он чувствовал себя довольным, даже хитрым и озорным: по крайней мере в одном он превосходил своих похитителей — простейшие духи знали его и узнавали. Он только жалел, что не может вспомнить, почему.