— Этого не может быть! Властелины Вирда не стали бы делать такого со мной!

И тем не менее, он вспомнил последнее воплощение Бранвен. Гвенивер мечтала стать лучшим воином во всем Дэверри. В нынешней жизни Властелины Вирда дали ей тело, подходящее для исполнения этой мечты, и теперь она, как надеялся Невин, наконец успокоится. Насколько он знал, Бранвен все еще отрабатывала ту часть своего вирда, которая не имела никакого отношения к нему лично. Какой бы ни была причина, Бранвен вернулась к нему в теле Браноика из Белглейда. Невин ходил взад-вперед по темному, тихому двору. Ему было плохо от усталости. В выборе тела ее душой он видел послание для себя. Раньше он надеялся, что Бранвен снова его полюбит, что у них сложатся теплые, человеческие отношения, что это не будет прохладной отстраненностью учителя и соблюдающего дисциплину ученика. Очевидно, такая любовь им запрещена. Невин увидел Браноика, как предупреждение: он должен учить двеомеру душу и забыть о внешней форме, в которую она облачена, и ее возможных эмоциях. Несмотря на сердечную боль, которую причиняло ему это решение, ему придется принять волю Великих. За долгие годы, минувшие с тех пор, как дал поспешную непродуманную клятву, ему пришлось уже принять многое и многое… В конце концов, в ближайшее время его ждет работа такая важная, что его собственные чувства, даже его собственный вирд выглядели незначительными. Думая о предстоящем сражении, Невин смог отстраниться от личной печали. Он чувствовал, как надежда ласкает его сердце. Впереди ждали опасности и скорби, но после этого Свет снова победит в истерзанном королевстве.

На следующий день, прохладный, но солнечный, Маддин отправился немного прогуляться вдоль берега озера. Он нашел теплое местечко под ивой с облетевшей листвой и сел настроить арфу. Она никогда не была дорогим инструментом, а теперь, после долгих лет путешествий у него за седлом, на ней появились многочисленные царапины, и она выглядела старенькой. И, тем не менее, звучала она слаще, чем любая дорогая арфа в королевстве. Хотя барды во дворцах великих лордов предлагали ему за нее золото, Маддин лучше расстался бы с ногой. И хотя те же самые барды умоляли его раскрыть им его секрет, он никогда этого не делал. В конце концов, разве они поверили бы Маддину, скажи он правду? Да, простейшие духи околдовали ее для него. Он часто видел, как духи дотрагиваются до арфы, гладя ее, как любимую кошку, и каждый раз, когда они это делали, арфа пела с новой, разрывающей сердце сладостью. Когда Маддин настраивал инструмент в тот день у озера, Элементали пришли послушать. Они появлялись из воздуха, поднимались из воды — сильфы, лешие и гномы собирались вокруг человека, которого считали своим личным бардом.

— Думаю, пришло время сложить песню о принце Марине. Как я понимаю, вы тоже считаете его истинным королем. Я видел, как вы ездите у него на седле и собираетесь вокруг него в зале.

Они все кивнули с торжественным видом. Такими Маддин их никогда не видел. Одна ундина, по которой стекла иллюзорная вода, не могла ждать в тишине. Она протянула ручку и со всей силы ущипнула зеленого гнома. Он дал ей пощечину, и они сцепились, лягаясь и кусаясь, пока Маддин не заорал на них, чтобы те прекратили драться. Они оба надулись, но снова сели, держась, как можно дальше друг от друга.

— Вот так-то оно лучше. Может, мне вначале спеть о Дилли-Невидимке? Как вы считаете?

Они кивнули и заулыбались, придвигаясь ближе. За долгие годы Маддин собрал народные песенки о Дилли-Невидимке и других простейших духах, постепенно добавляя стих за стихом и проясняя различные рассказы новыми подробностями. Он научил этой веселой саге бардов в данах, где жили дети благородных господ, и вскоре песню знала половина Элдиса. В минуты, подобные этой, когда войны казались чем-то далеким, он с радостью думал, что детская песенка переживет его и станет передаваться от барда к барду, когда сам он будет лежать в могиле. Когда песня закончилась — а она длилась целых двадцать минут — большинство простейших духов ускользнули, но несколько задержались, и среди них — голубая сильфида, сидевшая рядом с ним, пока он наблюдал за рябью на озере. Арфа молча лежала у него на коленях.

Маддин вспоминал другое озеро, в Кантрейе, где оказался примерно десять лет назад. Его мучила жажда, когда он ехал, умирающий. Это было то же время дня, потому что солнце точно так же окрашивало озеро золотыми пятнами… Маддин мысленно видел тростники и белую цаплю и чувствовал, как горло жжет от жажды. Все вернулось — и боль, и назойливое жужжание мух, и отчаяние.

— Это того стоило, — сказал он сильфиде. — В конце концов, та боль привела меня к Невину.

Сильфида кивнула и легко похлопала его по колену. Маддин улыбнулся, думая о том, что ему еще предстоит. Он нисколько не сомневался в том, что Невин нашел человека, рожденного быть королем всего Дэверри. Маддин верил всем сердцем, что молодой принц избран богами, чтобы объединить королевство. Вскоре он сам и другие серебряные кинжалы поедут за Марином, когда принц предъявит права на трон. Маддин задумывался лишь о том, как скоро настанет это время.

Когда солнечный свет ушел с озера и начал усиливаться ночной ветер, Маддину показалось, что вся его жизнь вела к этому мгновению, когда он сам, Карадок, Овейн и все остальные будут готовы к бою и нацелены, как стрелы в натянутых луках. Скоро поступит приказ стрелять. Скоро, сказал он себе, очень скоро. Маддин вскочил на ноги и закричал, потом засмеялся, и этот неистовый смех зазвенел над озером и улетел вдаль. Струны арфы мягко зазвучали в ответ, дрожа на ветру. Маддин улыбнулся, перекинул арфу через плечо и пошел назад, к дану, который мерцал теплым светом огней и факелов в собирающейся тьме.

Шум дождя приятным эхом отдавался в большом зале. Возле огня тетушка Гверна дремала над шитьем. Время от времени они поднимала голову и, не просыпаясь, произносила «правильно» в ответ на очередной риторический вопрос мужа. Дядя Перрина, Беноик, тьерин Прен Клудана, как часто случалось, многословно рассуждал о том, о сем и упрекал других в многочисленных ошибках и просчетах. Беноик сидел очень прямо, одной большой рукой сжимая кружку, а другой то и дело ударяя по подлокотнику, желая подчеркнуть свою мысль. Беноик сильно поседел, но все еще оставался крепким и мог задать перцу и более молодым, а уж с глоткой у него все было в порядке.

— Все дело в этих проклятых пикинерах! — орал он. — Сражение идет наперекосяк, если в нем участвуют простолюдины. Они должны охранять телеги — и ничего больше. А заставлять их участвовать в битве — это почти святотатство, если хочешь знать мое мнение.

— Правильно, — послушно поддакнул Перрин.

— Ха! Это все жалкие придворные манеры! Привыкли там у себя семенить да лебезить, вот что это такое. Но чего еще ждать от проклятых южан? Только они могли такое придумать! Неудивительно, что королевство стало совсем другим.

И Беноик утешил себя большим глотком эля. Перрин тем временем мысленно пытался установить связь между пикинером, который сбрасывает всадника с коня своим длинным копьем, и изысканными манерами королевского двора. Но дядю часто заносило.

— Вот вы, нынешние молодые парни! — продолжал дядя. — Если бы ты только поучаствовал хотя бы в парочке сражений — как я, когда был в твоем возрасте, — ты бы понял, что означает жизнь здесь, в Кергонни. Посмотри на себя, парень, у тебя за душой нет ни медяка. Боги! Тебе следует искать место в боевом отряде и стремиться подняться до капитана.