Вместе с музыкой поминают умерших. Среди огня свечей и лампад. Реквиемы, похоронные марши, хоралы. Выразительные иллюстрации судеб, конца пути. Обобщенная история человечества. “Взглянуть на жизнь со стороны, осмыслить ее как законченный процесс, свести все в категорию прошлого, пережитого. Вызвать беспричинное сочувствие, непредвиденное сожаление. Прожить целую чужую жизнь с ее утратами, условно отказавшись от самого себя в настоящем, в каком-то смысле – умереть…”

Музыка – вне смерти. Она ее победитель, неоспоримый владелец. Они обе всегда рядом, в сопарности судеб – сочтенные на одной территории, в одном промежутке, в одном мозгу, – но никогда не понимают друг друга… Но ничто так не украшает, не усиливает, не усугубляет глубину и выразительность музыки, как картина умирания. Смерть – немая музыка. Они обе обостряют совесть, в них человек предельно честен и чист. Музыка и смерть – моменты истины.

Лучшие люди мира связаны с музыкой. Творцы, исполнители, почитатели. Хозяева и слуги искусства. Мыслители, священники, мастера. Волшебники, одухотворенные прекрасной ненавистью. Блюстители национальных традиций, носители фольклора. Сыновья света. Трубадур-гауляйтер Кубе. Айнзац-дирижер Гейдрих. Рыцарь-комендант Гесс. Капельмейстер Розе. Доктор Менгель. Фрау Мандель. Вершители. Виртуозы владения губной гармоникой. Марширующие хористы-патриоты, факельщики, знаменосцы. Мелодично насвистывающие экзекуторы, операторы-меломаны, солисты-технологи, ценители с абсолютным слухом в простенках из вздернутых вертикалей. Аккордеонист, цитирующий государственный гимн на вершине человеческой горы. Морис – раздетый маэстро, бескорыстный властелин клавиш, сгорбленно уменьшившийся, но принятый поддавшимся ему, покорно отозвавшимся инструментом. Отец Симон, кричащий “Ave, Maria” на ждущем его динамите. Сара, шагающая в огонь и поющая Хатикву. Покуда в нас есть дыхание, мы стремимся к свободе. Пой, не сходи с ума! Маленький Давид – слепой в зареве, объятый светимо-стями, мечтающий ухватиться за звучащую перед ним музыку, спрятаться за нее от смерти. Двуокись исцеляющей молитвы. Последняя надежда на спасение. Окончательная смерть, окончательное решение. Господь есть един. Мы обязательно воскреснем. Улица свободна. Улица свободна.

Музыка – вращением вентиля разошедшаяся.

Музыка – по трахеям, бронхам, легким освобожденная.

Музыка – в выгребную яму застывшая.

Свое дело уставшая музыка.

Мажор сопровождает нашу повседневность – работу, нагрузки, юмор. Он помогает ориентироваться в среде, удачно вписывается в хозяйственный интерьер, технический ландшафт – строительные леса, котлованы, красный кирпич, белый кафель. Он подельник порядка и поступательной методичности – незаменимый элемент бутафории в любом профилактическом мероприятии.

Мажор наполняет реальное время, от понедельника до субботы – размеривает, упрощает, осветляет и цементирует действительность, усиливает конкретику дат и имен. В нем мы горизонтально маневрируем – строим планы на ближайшее будущее, радуемся, празднуем, верим, излечиваемся. Он уравновешивает, возвращает ощущение нормальности, правильности, закономерности происходящего, полноценности, уверенности в себе, ощущение собственного незыблемого места и вращающегося вокруг мира.

Мажор несет заряд, энергетику, добро, он нападает ими залпами, вероломно – побуждает к активному участию в жизни, к подхватыванию ее, к решительным действиям заодно, со всеми вместе в общем такте, к поступкам, практике, борьбе; заглушает боль, замещает страдания, профанирует смерть, превращает ужас реальности в зрелищную комическую иллюзию, химеру, парализует душу.

Что естественно, то не преступно: в каждом сплоченном единстве, в каждой коллективной индивидуальности есть своя вселенная – она убедительно вытекает из действенного настоящего. И у каждой вселенной – своя природа, своя правда и своя событийная будущность, посчитанная до необозримости. А природа всегда одна, другие не нужны.

Минор – тяготит. Он разъединяет, разрушает, провоцирует пассивную рефлексию одиночества. Он вреден.

В Освенциме жили патефоны и репродукторы. Прогрессивные логова, заведенные на бис, деловито испускали музыку – простые, незамысловатые, бравурные, народные песни. Голос-улыбка, голос-амфибрахий гладил клумбы, ложился в окна, висел в проемах, проходах, бродил в телах, выглядывая из желудков, утроб – рождал урчащие образы, отвоевывавшие у людей ненужные эмоции, причинявшие паническую радость, просачивавшиеся дотла, ласкавшие вдребезги, согревавшие наповал. Существование в мире, занятом самоуверенным мажором, положено было влачить бодро, торопливо, трудолюбиво.

В Освенциме жил оркестр. Каждый день, несколько раз в день. Скрипки, виолончели, баяны, мандолины, гитары, ударные. Почасовое кромешное благо. Парадные марши, цирковые фанфары, спортивно-строевые, вальсы, танго, серенады – лирические, ритмичные, легкие, попурри, модные, популярные, шлягеры – по заказу, по выходным и на особый случай. Терпеливо, одна за другой, с возрастающей закономерностью подкатывались и ошеломляли сказки Гофмана, выступали трубачи и войско маленьких королей. На смену им безмятежно зарился милый Августин. А затем вновь выходила и распластывалась веселая вдова. Музыканты, увязшие в бесконечном уличном движении – белые косынки, полосатые пиджаки, голубые юбки, – избранные природой без права на тишину. Они жили. Перед звездами за поворотом, напротив вечности, перед самыми вратами в небесную улицу – уверенно, во всеуслышание, послушно и с надеждой на продолжение. И вокруг их безукоризненного мажора, в круглосуточной глубине услужливой – беспомощной – беспощадной музыки церемонно принимали крематории. Естественный отбор в унисон. Торжественно зачисленные в издержки. Борющиеся за смерть. Подвергшиеся любви к жизни. В ритме и гармонии – гигиенично трещали кудри, пряди и копны, челки, локоны и косы, свистели и визжали жилы, шипел жир, скручивалась и плясала кожа, пыхали распустившиеся фурункулы.

Кипели глаза.

Пузырились ногти.

Прыгали кристаллы желчи.

Съеживались, вздувались, трескались, лопались, взрывались, рвались, рассыпались, разбрызгивались, рассеивались, расползались, разлетались щеки, нёба, ноздри, мочки, локти, пятки, соски, кадыки, мошонки, темечки, поясницы, пуповины, щиколотки, позвоночные столбы, солнечные сплетения, родимые пятна. Давид, Ванда, Злата, Мария, Марика, магний, Морис, Моника, Самуил, Рахиль, Хельга, Юдита, Эва, кальций, фосфор, кремний, Роза, Сара, сера. Перестройка материи. Молекулярная структура черноты. Смерть – это праздник.

Объект.

Квадрат.

Плоскость.

Безрельефная часть суши.

Заболоченное поле. Торфяник.

Зеленый топоним. Точка на карте. Полюс. Ось.

Погрузись. Прими вращение, закрутись в неопределенность.

Войди в напряженность, продолжи ее собой.

Антропологическая прогрессия. Сомкнувшийся горизонт событий.

Периметр, арка, воронка, скважина, жерло, вместилище, вечность. Неевклидова хлябь.

Жаждущее равнодушие, раззявленная воспрещенность, пустотность от удаленных органов, фистула.

Вошедшие друг в друга, втянувшие, поглотившие сами себя, объединившиеся в объеме -

человеческие отверстия, полости, раковины, поры.

Новая форма организации пространства, новая физика.

Метры, скрывшие миллионы – обоняний, дыханий, шепотов, грустей, одиночеств.

Сдвинутые, столкнувшиеся, вогнанные, вздыбленные -

памятей, совестей, правд, мужеств.

Наваленные, битком, плашмя, навзничь, неправильные, неравные -

вер, воль, свобод, духовностей;

дружб, детств, материнств, родин;

вдохновений, музык, космосов, солнц;

отзывчивостей, покорностей, преданностей, милосердий, гордостей, жадностей, ненавистей, местей, леней, бессилий, безрассудств -