Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Имена умерших не похожи друг на друга – как судьбы, как отпечатки пальцев. Но имена убитых всегда звучат одинаково: Альберт, Анна, Валентин, Ванда, Моника, Самуил, Эва. Мелодии – разные, нота – одна. Моноаккорд тишины в коллективном аллегро.

Больше всех не люблю свое собственное имя: чувствую нелепость в необходимости представляться, озвучивать себя. Не могу преодолеть трудность самоназывания – даже условного, мысленного, даже в третьем лице, даже если представить себя умершим. Смысловые ассоциации, не связанные с биографией, – ненужный подтекст, тормозящий. Наилучший выход – форма “я”: ничего не содержит, ни к чему не обязывает – бессмыслица, независимость… А впрочем, для “я” я слишком неоднороден, рыхл.

Человек должен заработать себе возможность быть названным, употребленным в речи. Имя не слово, не сумма сделанного, не только то, что и как о тебе говорят. Это особая смысловая категория. Это больше, тяжелее, чем судьба: сумма времени и пространства, прожитых, преодоленных человеком в течение жизни; сумма единиц измерения в той шкале ценностей, которую он для себя избрал, в границах которой продвигался. Все его движение в конечном счете должно свестись к этой проблеме – как он подготовил, сформировал свое имя – свою единственность, свою настоящесть, – что вложил в него, из чего скроил. Добро в его абсолютном смысле – твой козырь перед смертью, элементарная составляющая твоего имени.

…Но есть просто красивые имена – женские. Красивые, легкие и чистые – по звучанию, личным ассоциациям: Агнешка, Злата, Анна, Изабелла Кастиль-ская – как цветы и звезды.

* * *

Имена -

атомы истории.

Имена человечества.

Библия. Вавилон. Ренессанс.

Освенцим.

74233.

* * *
74233.

Коммуникационный центр мира.

Человек придумал слова и научился понимать человека.

“Не дыши моим хлебом, это мой хлеб!… Я видел, как ты пек на огне, я не выдал тебя, я отвлек чужие глаза… Твои глаза – тоже чужие, мое – это мое, уходи… Ты пек, когда другие работали. За саботаж – смерть… Смерть – тоже саботаж. Я пек, чтобы работать… Ты пек, чтобы есть… Хлеб – изделие морфологическое; я не ем, я обтачиваю челюсть – перестраиваю прикус и произношение… У тебя будет цирроз… Цирроз, цирайс; у них, а не у меня. Арбайтен, торопись к свободе”.

Человек придумал слова и перестал понимать человека. Слова для несогласия, отказа, разрыва, вражды. “Работа – борьба за ненужное существование… Ауфзеер – существование приближает к жизни: пока работаешь, ты вечен, пока вечен – жив… Я не верю в жизнь. А вечны только звезды… Звезды смертны. И склонны к предательству – как ты… Я не предатель… Ты им родился…А звезды есть всегда и везде… Именно; значит, не сейчас и не здесь. Звезды – поступок, действо, преступление; они запрещены – тунеядство, хлеб и звезды… Звезды – это свобода… Свобода – это обратная сторона прожектора: обесточенные расстояния, раскинувшиеся, распахнутые, осязаемые. Свобода – это калории. Свобода – это отсутствие нас… Вон там дрейфует Полярная… А может быть, и правда – Полярная: столько неба над нами. И как бестолково сгрудились в нем миры. Кому-то они тоже прожекторы – такие же плоские, вездесущие, назойливые, от которых не скрыться, которые не обойти: жестокие вещества в тесной бездне, следопыты-всевидцы в симметричной пустоте, разбросанные на участках, составленные в созвездия, млечные пути – Большой, Малый, Гончие. Свора, ждущая тело, пахнущее голодом. В них – рациональная реальность, а в звездах – пустая правда. Не верь в звезды, верь в жизнь… Вон там плывет Фомальгаут… Рыбий зрачок. Это звезда Менгеля… А я не предатель”.

“Нет, не есть – я не хочу есть; я знаю: мне не нужен этот хлеб, я и без него умру… Я только вот этого хочу: насладиться в один раз – не наесться, не насытиться, а насладиться, вкусить; так в детстве – сладко, и приторно, и быстро; вспомнить в себе человека; глоток лимонада, кусочек пирожного – шипучка и крем… И человеческий бисквит – он тоже вот так шипит. И гасить газированных детей – известью – тоже сладко, приторно и быстро… И девочку на коленях, отдающую мне сложенные ладони… Дети… чистые и жадные… большие, твердые, сильные, хищные… Я тревожил их несмышленые смерти – я их расцеплял… Я ломал линии взглядов, исходивших оттуда…Где они все теперь?… А я – здесь или с ними?… Послушай, кто мы? Кто из нас – человек: мы, ставшие такими, или они, сделавшие нас такими? Сколько егоеще осталось? у кого больше?… Да, они здорово разобрались с нами, с нашими интеллектами – отказавшись от смысла; нашли изощренную правду жизни. Ведь для материи совесть и нравственность действительно не существуют, действительно – слова-химеры! А пастор не прав: жизни все равно, кто ею будет пользоваться, кто именно будет жить, чьи будут у нее имена; у жизни одна цель – продолжаться… И ведь она будет продолжаться! Послушай – после нас же будут жить люди! – после нас все будет по-прежнему! наверняка даже лучше – полнокровнее, звучнее, радостнее!… Продолжаться – и цвести… А нам не страшно… А нам – наплевать!… Им – жить, а нам – отсутствовать – наплевать!…” “Будущее – всего лишь слово. До поры – звуковая галлюцинация”. “Мы привязались к смерти, приросли к ней – а к жизни уже никогда не привыкнем. Да, а если я не буду жить – скольким людям я добро сделаю! Скольким людям не нужно будет со мною считаться, делиться, признавать и терпеть установленный мною комфорт, соблюдать горизонты моего одиночества, уступать мне, пасовать в борьбе…”

Человек придумал слова и научил их охотиться за человеком. Переосмысленные, перепрограммированные, натасканные на мыслящую плоть. Вкусившие податливую мягкость предательского интеллекта. Настигая человека, проникая внутрь, они истощают его сущность до тех пор, пока организм не переборет, не обезвредит их – пожертвовав частью себя. Паразиты, диверсанты, хищники – защититься от них невозможно: сознание не может не отвечать на окружающую речь, не может не уступать ей места, не рисовать, не выращивать в себе образы, спровоцированные этими посторонними попытками вселиться в действительность. Симулянты-эпитеты, алчный инфинитив. Ауфштеен. Лагершперре. Освенцим – универсальный язык человечества, унифици-рованное эсперанто, озвученное качество механизированного бытия. Слова-реагенты, рефлекторные активаторы, растворители – слова, поставленные человечнее человека, оцененные значимее его, отрицающие его; проникающие в кожу, пьющие – штрайх – человечность; лексикон обязательных инъекций – антибиотики; слова, заместившие перемешанные языки мира, – безжизненная замена живого непонимания – разумной, человечной разобщенности; звуки и значения, насильственно навязанные сознанию, памяти, встроенные в мышление, впрыснутые в душу; обязательные для понимания и усвоения – формулы выживания, прожиточные минимумы, освенцизмы. Музычество, добрость, медицизм – убиватель – послесмертие - надсловия, отречники. Сложенные в инструкции, скатанные в рулоны, спрессованные в папирусы, сшитые в переплеты, собранные в библиотеки – единичные однотомные экземпляры – раритеты, подлинники – заветные брошюры, драгоценные свитки, бестселлеры – самиздатовские тотенбухи. Папка учетных карточек с золотым тиснением на обложке, инспекторская книга отзывов, избранные тетради доктора Менгеля: рукописи, которые не горят.

* * *

Лос.

Иди.

Ничего не бойся.

Бог всех воскресит.

Где жить осталось только метры, я крайнего сменю.

Теперь я тоже вектор смерти, я – очередь к огню.

4
{"b":"139381","o":1}