Сохранившиеся сведения мало что сообщают о том, как Шекспир проводил время за пределами Лондона. В сухой юридической манере документов фиксировались незначительные споры из-за денег, разбиравшиеся в суде. Скажем, человек, у которого солода было больше, чем требовалось для домашнего пивоварения, давал порой несколько бушелей в долг и, когда ему вовремя не платили по счету, обращался в суд. В этом отношении Шекспир ничем не отличался от остальных. Весной 1624 г. он (или кто-либо из его домашних) продал соседу Филипу Роджерсу двадцать бушелей солода, а 25 июня одолжил ему 2 шиллинга. Роджерс был аптекарем и торговал элем, имея на то официальное разрешение, а также лекарствами и табаком; мы знаем, что он торговал своими напитками на Чэпел-стрит и Хай-стрит, неподалеку от Нью-Плейс. В целом его долг Шекспиру едва превышал 2 фунта стерлингов, из которых 6 шиллингов Роджерс вернул, после чего за ним осталось 35 шиллингов 10 пенсов. Через своего юриста Уильяма Тесерингтона Шекспир привлек Роджерса в суд письменного производства, заседавший раз в две педели под председательством бейлифа, где слушались дела о долгах, не превышавших 30 фунтов. Истец требовал свои 35 шиллингов 10 пенсов плюс 10 шиллингов в возмещение судебных расходов. Что постановил суд, неизвестно.
Это был не единственный случаи, когда поэт предъявлял иск. Через несколько лет в том же самом суде он добивался взыскания 6 фунтов стерлингов плюс возмещения судебных расходов с Джона Эдинбрука. Возможно, это был тот самый Эдинбрук, который продавал лицензии на изготовление крахмала в Уорикшире около 1600 г. Разбирательство по этому иску тянулось почти год - с 17 августа 1608 г. до 7 июня 1609 г., и после него осталось большое число малоинтересных протоколов. Суд с посыльным направлял ответчику судебную повестку. Затем составлялся список присяжных. Далее ответчику приказывалось предстать перед судом, и суд присяжных выносил решение в пользу истца. Затем вновь суд приказывал Джону Эдинбруку явиться, чтобы наконец удовлетворить иск Уильяма Шекспира, заплатить долг и возместить убытки. И наконец, когда тот не являлся, суд обращался к поручителю Эдинбрука, Томасу Хорнби, чтобы тот объяснил причину неуплаты 6 фунтов и 24 шиллингов, составлявших сумму долга и убытков. Хорнби был кузнецом (так же, как и его отец) и торговал элем в пивной на Хенли-стрит. Удалось ли Шекспиру взыскать эту сумму, в документах не зафиксировано. Его настойчивость может поразить наших современников, показавшись бессердечной, однако действия Шекспира были обычными в эпоху, когда не существовало кредитных карточек, овердрафта или инкассирующих учреждений.[13.29]
Такого рода заботы случались у Шекспира нечасто. Он, должно быть, в основном проводил время с семьей или работал в саду возле дома Нью-Плейс. Официальные документы не фиксировали незначительные события повседневной жизни, и все же предание время от времени удовлетворяет наше любопытство, позволяя увидеть интимную провинциальную обстановку, в которой жил драматург. Джордж Стивенс сохранил достаточно правдоподобное предание о том, будто Шекспир любил раз в неделю пропустить стаканчик в ближайшем трактире: "Покойный г-н Джеймс Уэст из казначейства уверял меня, что в его дом в Уорикшире имелась деревянная скамья, на которой любил сидеть Шекспир, и глиняная кружка на полпинты, и которой он имел обыкновение каждое воскресенье вечером потягивать эль в одной пивной в окрестностях Стратфорда".[13.30] Если его сердили, он изящно мстил, используя средства своего искусства. "Старый актер г-н Боумен слышал, от сэра Уильяма Бишопа, сообщил Олдис, - что некоторые черты характера Фальстафа заимствованы у какого-т стратфордского горожанина, то ли вероломно нарушившего какой-нибудь договор, то ли назло отказывавшегося расстаться с каким-то участком земли, примыкавшим к земле Шекспира в городе или поблизости от города, хотя ему предлагали приличное вознаграждение".[13.31]
Предание особенно безжалостно к Джону Комбу, богатейшему холостяку, более того, богатейшему гражданину Стратфорда, который, по общему мнению, накопил свое состояние, взыскивая ростовщические проценты по допускаемой законом десятипроцентной таксе. Этот Комб, гласит молва, служил мишенью для импровизированных ocтрот Шекспира. Перечисляя "окрестных джентльменов; Роу пишет:
Существует рассказ, который и сейчас еще помнят в здешних краях, о том, что он [Шекспир] был особенно близок с одним старым джентльменом известным там богачом и ростовщиком. Однажды во время приятной беседы, которую они вели в компании друзей, г-н Комб шутя сказал Шекспиру, что ему пришло в голову попросить его написать для него эпитафию, если Шекспиру случится пережить его; и, поскольку он не сможет узнать, что скажут о нем после смерти, он очень хотел бы услышать эпитафию немедленно. Тогда Шекспир произнес слдующие четыре строки:
Десятая доля лежит здесь сейчас
Сто на десять ставлю - души он не спас,
И если ты спросишь: "Кто здесь погребен?"
То дьявол ответит: "Из Комбов - мой Джон", -
Однако, говорят, жало резкой сатиры столь глубоко уязвило этого человека, что он никогда не простил этой обиды.[13.32]
Длинная вереница рассказов об отношениях Шекспира и Комба достигла кульминации у Роу. В 1634 г., путешествуя по Уорикширу, некий лейтенант Хаммонд, "стоявший с ротой солдат в Норидже", рассматривал памятники в стратфордской церкви. Он задержался у "искусного памятника знаменитому английскому поэту г-ну У. Шекспиру", который произвел на него должное впечатление, а затем повернулся к памятнику старому джентльмену, холостяку г-ну Комбу, чье имя этот поэт обыграл в нескольких остроумных и веселых стихах, и негоже, чтобы со временем эти несколько зерен вдохновения были ссыпаны в мешок {В подлиннике непереводимая игра слов, основанная на том, что "Комб" не только фамилия стратфордца, но и мера веса сыпучих тел, Прим. перев.}.[13.33] Хаммонд, однако, не дал себе труда записать эти стихи, но его оплошность исправил (с неожиданным дополнением) Николас Бург, бедный дворянин из Виндзора, который приблизительно в середине века включил в свою записную книжку не только эпитафию нашего поэта "Джону из Комба" - сыну дьявола, но также извинения Шекспира в изящных стихах, принесенные этому холостяку, который завещал свое наследство беднякам. Обри в своих записях также нашел место как для этого анекдота, так и для эпитафии.
Предание, которое существует в стольких разнообразных версиях, на первый взгляд кажется заслуживающим доверия, однако сами эти рифмованные вирши настолько не шекспировские по духу, что располагают к скептицизму. Эти сомнения подкрепляются тем фактом, что подобные же эпитафии, посвященные некоему неназванному ростовщику, появились до этого в книге "Чем дальше, тем смешней" (1608), опубликованной под инициалами "X. П.", а также в "Британских реликвиях" Кемдена (1614) среди подборки "причудливых, веселых и насмешливых эпитафий, большинство из которых сочинено в молодости г-ном Джоном Хоскинсом". Позже, в том же столетии имена других персонажей Стенхоп, Спенсер или Пирс - заменили имя Комба. Среди "различных избранных эпитафий и погребальных эподов", напечатанных Ричардом Брэтуэйтом в виде приложения к его книге "Посмертные сочинения", есть и эти знакомые стихи "об известном ростовщике Джоне Комбе из Стратфорда-на-Эйвоне доска со стихами укреплена на том надгробии, которое он велел воздвигнуть еще при жизни". Неважно, что Комб не построил себе надгробья при жизни; Брэтуэйт правильно назвал имя ростовщика. Но он не назвал Шекспира. Лишь впоследствии часто повторявшаяся эпитафия, войдя в структуру предания, была связана с именем того, кто прославил Стратфорд.
