Во всяком случае, после всего сказанного приходится признать, что шекспировское знание итальянской топографии отнюдь не надежно. Герои в окруженной сушей Вероне (в "Двух веронцах") садятся на корабль; Милан в "Буре" изображен как город, связанный с морем посредством водного пути. В "Укрощении строптивой" расположенное вдали от моря Бергамо имеет своего мастера по изготовлению парусов; Бьяндело сходит на берег в Падуе, один из жителей которой, Гремио, является владельцем большого торгового судна. Представить себе Шекспира проводящим каникулы в Италии, в то время как в Лондоне колокол звонит по мертвым, - вполне безобидная фантазия но, скорее всего, он оставался в Англии. Там он попробовал свои силы в сочинении недраматических произведений и нашел себе покровителя.

Им был Генри Ризли, граф Саутгемптон и барон Тичфилд. Его дед, Томас, первый граф в роду, был лорд-канцлером во времена Генри VIII и, чтобы продемонстрировать важность своего положения, построил в Тичфилде "весьма величественное здание", которым так восхищался королевский собиратель древностей Леленд. Второй в роду граф, неисправимый католик, присоединился к участникам политического заговора, действовавшим с благословения Марии Шотландской. Он ухитрился выйти сухим из воды, однако умер прежде, чем его сыну Генри - покровителю Шекспира - исполнилось восемь лет. Старший брат мальчика умер еще раньше, и таким образом в октябре 1581 г. Генри Ризли унаследовал звание пэра. Почти до самого его совершеннолетия мать Генри оставалась вдовой, и потому над юным пэром была учреждена королевская опека в лице лорда Бэрли, занимавшего должность лорд-казначея. В Сесил-Хаузе вместе с другими подопечными молодой Саутгемптон получил придворное образование в закрытой академии, созданной для сыновей знати. Затем он провел четыре года в колледже, где некогда учился Бэрли, СентДжонс в Кембридже. Там в 1589 г. в возрасте пятнадцати лет Саутгемптон получил звание магистра искусств. При дворе хорошо образованный юноша привлек благосклонное внимание королевы и завязал дружеские отношения с блестящим, но обреченным фаворитом графом Эссексом, который был на семь лет старше его. Осенью 1592 г. Саутгемптон примкнул к группе вельмож, сопровождавших королеву в Оксфорд. Никто из сопровождавших не был столь миловиден, как он, панегирически писал Джон Сэнфорд, "ни один из молодых людей не выделялся столь своей ученостью, хотя над его верхней губой едва пробился нежный пушок".[11.23] Лорд Бэрли стремился выдать за него замуж свою внучку, леди Элизабет Вир, но Саутгемптон воспротивился браку, хотя и не без колебаний.

Саутгемптон покровительствовал ученым и поэтам. Джон Флорио вошел в его окружение в качестве домашаего учителя итальянского языка. Один из секретарей Бэрли в 1591 г. посвятил Саутгемптону написанные на латыни стихи под названием "Narcissus" ["Нарцисс"]. Через два года, посвящая своего "Злосчастного путешественника" этому "подлинно благородному лорду", Нэш превозносил "драгоценного любителя и ценителя... как любителей поэзии, так и самих поэтов". Тринадцатилетним мальчиком

Саутгемптон выразил почтение своему опекуну в не по летам зрелом этюде, написанном цицероновской латынью на тему: "Все люди побуждаемы к достижению добродетели надеждой на воздаяние". Эта довольно мирская тема требовала от молодого человека несвойственной его возрасту житейской мудрости, однако Ризли рассмотрел ее с идеалистической точки зрения, отождествляя воздаяние с "хвалой и добрым именем". Такие способности знатный лорд мог развить в себе, общаясь с покровительствуемыми поэтами. В свою очередь те ожидали от него чего-нибудь более осязаемого, но не всегда получали ожидаемое. "Я не теряю надежды на вашу милостивую благосклонность, ибо я не вовсе отвергнут славой, - писал Нэш в своем посвящении. - Ваша милость подобны большой раскинувшейся ветви славы, из коей мои праздные листья жаждут извлечь все потребные им питательные соки. Вам остается либо презрительно стряхнуть их как источенные червями и никчемные либо в сострадании своем сохранить и взлелеять, ибо у вас есть надежда обрести среди них хоть какой-нибудь малый летний плод".[11.24] Очевидно, графу пришелся не по вкусу этот плод, так как данное послание было изъято из последующих изданий "Злосчастного путешественника", а незадачливому автору пришлось искать себе питательные соки в ином месте.

В 1593 или 1594 г. Николас Хиллиард написал миниатюру, изображающую мальчика с блеклыми золотыми локонами. Это лицо - с мягкими чертами, тонко изогнутыми бровями, со слегка приподнятыми уголками губ, выражающих самодовольное превосходство, - безусловно, лицо аристократа, который был вполне достоин, чтобы его воспели в стихотворении под названием "Нарцисс". Примерно в то время, когда граф позировал Хиллиарду, Шекспир посвятил ему свою первую поэму. Нашему поэту было двадцать девять лет, адресат посвящения был на десять лет моложе его.

"Венера и Адонис" наряду с "Комедией ошибок" и "Титом Андроником" принадлежит к раннему классическому периоду в творчестве Шекспира. (Миф об Адонисе весьма привлекал его. "Картины любишь? - спрашивают медника Слая в "Укрощении строптивой", - их мы принесем. Изображен Адонис у ручья...") И вновь Шекспир извлек сюжет из "Метаморфоз", его мифотворческое воображение помогло ему создать повествовательную поэму на эротическую тему. Это был модный жанр, породивший, весьма возможно в том же самом году, высочайший образец для подражания - незавершенную поэму Марло "Геро и Леандр". Шекспир вполне мог рассчитывать на то, что его поэма доставит удовольствие высокородному лицу, которому она была отправлена, ибо каких только утех не найдет двадцатилетний юноша с развитым вкусом в истории Адониса - отрока, с мужским презрением отвергающего одержимую назойливость богини любви. Одновременно Шекспир попытался завоевать новую аудиторию: изощренную, любящую удовольствия, не интеллектуальную, но почитающую интеллект, - такую аудиторию, которую имел в виду Томас Лодж, сам окончивший юридическую школу "Линкольн-инн" создавая свою эротическую поэму "Метаморфозы Сциллы", которую "весьма полезно внимательно прочесть юным придворным и запомнить скромным дамам".

На титульном листе "Венеры и Адониса" не значилось имени автора, но посвящение "его милости Генри Ризли графу Саутгемптону, барону Тичфилду" было подписано:

Тон этого посвящения изощренно любезный, но не раболепный, скромный, но с внутренней уверенностью в себе, не говорит о большой близости между поэтом и его покровителем. Эпиграф на титульном листе, также из Овидия" разъясняет скромный тон посвящения. "Vilia miretur vulgus: mihi flavus Apollo // Pocula Castalia plena ministret aqua". "Пусть помышляющие о низком любуются низкопробным // Прекрасный Аполлон ведет меня к источнику муз". Эти строки из 15-й элегии первой книги "Любовных элегий" Овидия на английский перевел Марло.

Фраза о "первенце моей фантазии" повергла в замешательство комментаторов. Может быть, Шекспир сочинил, хотя бы вчерне, "Венеру и Адониса", еще будучи молодым человеком, в Уорикшире, может быть, он пришел в Лондон, имея в кармане какую-то поэму, и распространял ее рукопись до той поры, пока Саутгемптон не соблаговолил принять ее? Такого рода гипотеза могла бы объяснить наличие живых воспоминаний о сельской природе в поэме нырок, лань с набухшим от молока сосцами, дикий жеребец, боязливая улитка и прежде всего бедный зайчонок, в ужасе убегающий от своих преследователей, которые, казалось бы, более обязаны своим происхождением окрестностям фермы его дяди Генри, чем Аркадии римских поэтов. И все же рискованно делать окончательные выводы из таких данных, как сдержанно заметил Александр Дайс более чем сто лет назад: "Мне еще предстоит понять, что воображение Шекспира не могло тешиться сельскими образами, даже среди туманов Саутуорка и Блэкфрайарза".[11.25] Буколические образы могли с особой силой привлечь поэта, чей "досуг" (говоря словами посвящения) был вынужденным из-за чумы, закрывшей театры. Может быть, Шекспир назвал "Венеру и Адониса" первенцем своей фантазии просто потому, что этой поэмой был отмечен его дебют в печати. Или, может быть, он делал различие между серьезным литературным творчеством, результатом которого была отпечатанная, как подобает, книга с посвящением, и преходящими зрелищами, восхищавшими толпу в Шордиче и в Банксайде. Как начинающий писатель, он принимал как само собой разумеющееся снисходительное отношение к пьесам и драматургам, распространенное в его время. Ведь он так и умер, не зная, а возможно, и не заботясь о том, будут ли когда-либо "Макбет", "Буря" или "Антоний и Клеопатра" сохранены для будущего в печатной форме.