Выйдя из первой петли, Степанченок понесся к склону, и ветер поднял его опять метров на двести. Он развернул планер в долину. Опять!.. Вторая петля!.. За второй последовала третья!

 Вот так сюрприз!

 Он вышел из последней петли уже пониже склона. На старте поднялась невообразимая кутерьма. Опомнившись, помчались к Степанченку. Не было только самого конструктора планера: Сергей Павлович Королев в это время лежал с брюшным тифом в феодосийской больнице.

 Василия Андреевича схватили. Он забарахтался. В такой момент невольно подумаешь: "Черт знает что! Не уронили бы... Правда, когда над пашней, не так уж страшно".

 Года два прошло, и на восьмом слете, в 1932 году, Степанченок на планере Грибовского Г-9 проделал все другие фигуры пилотажа и полетал головой вниз.

 Королеву, Грибовскому и Степанченку многие планеристы обязаны тем, что научились акробатическим полетам.

 Начались рекорды мертвых петель.

 И вот теперь Артем Молчанов вбил свой последний гвоздь. Правда, этот гвоздь наглухо заколотил графу таких рекордов.

 Их не стали признавать.

 Конечно, крутить бесчисленное число петель действительно не представляло больше смысла, но соревноваться в искусстве пилотажа на тонкость выполненных акробатических фигур стоило всегда и очень. 

 Финал, без которого вся история могла бы показаться неполной, произошел в Москве.

 В те годы делами планеризма ведал общественный Совет содействия. Мы любили эти встречи, где собирался цвет авиации. Там бывали знаменитые летчики, ученые, конструкторы, такие, как Ильюшин, Стоклицкий, Малиновский, Степанченок, Шереметьев, Грибовский, Ветчинкин, Антонов, Королев, Пышнов, Минов - всех не перечислить.

 Планеристы любили эти вечера еще и за угощение вкусным чаем с лимоном и пирожными; не избалованы мы были сладким.

 И вот главные дела закончены, чай выпит, осталось лишь тревожное "дело Молчанова".

 Начальник слета доложил, разумеется построже осудив поступок, как и должно быть. Действительно, неслыханное самовольство.

 Затем слово взял Роберт Петрович Эйдеман, солидный, внешне строгий комкор. Говорил он умно, спокойно, взывая к нам, но вывод делал единственный: "Дисквалифицировать!"

 У меня щемило сердце. Что это значило, я понимал.

 И вот когда все как будто склонилось к одному и меч был занесен, взял слово Иосиф Уншлихт. Негромкий, невысокий, неброский человек в военной форме.

 Он встал, не торопясь достал платок, протер пенсне.

 - Скажите, пожалуйста, а сколько ему лет?

 Все замерли. Стало вдруг тихо так, что я услышал стук собственного сердца.

 Наконец кто-то нашелся:

 - Девятнадцать.

 - Немного, - сказал Уншлихт в раздумье, будто бы про себя. - В девятнадцать лет юноша способен к порывам хорошим и плохим. Сдержанность старших способен расценивать как ревность, как недооценку талантов, еще запрятанных.

 Тот, кого мы судим, ведь думал о другом. Очевидно, он хотел показать нам свое искусство, отчаянную храбрость и волю. Впереди он видел лишь петли - моток из сотен петель, не думая, что на иной моток и жизни не хватит, чтобы распутать.

 Пенсне блеснуло, Уншлихт посмотрел всем нам в глаза.

 - Хочу предложить почтенному Совету дать возможность Молчанову исправиться. Доверьте ему, дайте работу. Мне сказали, что он способен конструировать. Будем надеяться, что на следующем слете он проявит себя иначе. Думаю, он это поймет и оценит лучше, чем любое изгнание, любую кару.

 Уншлихт сел.

 Все мы - парители и Совет из старших - выслушали его с волнением. Как предлагал Уншлихт, Совет так и решил.

Бывает: рядили будто все, а прав все же один. Дальше с Артемом пошло, как и предполагал Уншлихт.

 Молчанову дали работу в отъезд. В Новосибирске он стал учить летать. На следующий слет сумел привезти в Коктебель новый планер. Достаточно было разок взглянуть на него в полете, и никаких сомнений: "дитя родное", его конструкция. В "папу" пошло - ни дать ни взять. Угловатый какой-то, не очень-то красивый. К планеру откуда ни возьмись сразу прилипла кличка: "Аэрокирпич".

 Артем на это смеялся, чудно так: Гы!.. Гы!.. А сам, чуть подует подходящий ветер, тут же в воздух. Посмотришь вверх - "кирпич" в полете. Страсть как Артем любил летать!.. Как говорится, хлебом не корми.

 Еще, должно быть, через пару лет кто-то, приехав из Сибири, рассказывал:

 - "Молчан рвет когти" в акробатических полетах. Летает на спине; перевернутый штопор проделал...

 Замечу, кстати, штопор такой на планере еще никто никогда до него не делал.

 Перед войной все мы как-то разбрелись. Часть из нас подалась в большую авиацию...

 И вот в 1940 году в одну из военных летных школ приехала комиссия ВВС. Инспекция, как это бывает.

 Полковник Минов, инспектор ВВС, обходил вместе со всеми строй курсантов школы. Увидел весьма памятное лицо. Сомнений не было - Молчанов! В ответ на улыбку Минова тот только покраснел.

 Генерал, начальник школы, спросил Минова:

 - Леонид Григорьевич, вам знаком этот курсант?

 - Да, товарищ генерал. Нас связывает с ним история.

 - Даже так? Очень любопытно...

 Минов улыбнулся.

 - Встречались мы на слетах. Молчанов. Как его успехи, товарищ генерал?

 - Да, да, Артем Молчанов. Представьте, один из лучших. Отменно летает - будет прекрасный истребитель!

 Минов просветлел.

 Позже ему передали записку. Писал Молчанов, просил принять по личному вопросу. Минов ответил: в одиннадцать.

 - Разрешите?

 - Да. Здравствуйте, Артем. Садитесь.

 - Прошу вас, Леонид Григорьевич, забудьте мою выходку, - сказал Молчанов смущенно.

 - Вот те на! Все забыто, Артем, давно; теперь важно, что нынче.

 - Спасибо. Еще хочу просить вас... Не рассказывайте, пожалуйста, ту историю.

 - А почему, Артем?

 - Сейчас мне и самому стыдно об этом вспомнить.

 - Чего бояться? Вы на хорошем счету.

 - Я стараюсь. И не хотел бы испортить вид. Не все расценят одинаково тот летный день.

 - Хорошо, Артем. Я обещаю вам.

 Они тепло простились. Как оказалось, навсегда.

 В конце войны случайно я узнал: Артем отважно дрался, сбил на своем истребителе много фашистских самолетов.

 Особенно он отличился в боях на Курской дуге. Разумеется, владел прекрасно искусством пилотажа, таким важным в воздушных схватках... Но однажды друзья склонили головы...

 Рука Артема больше не взяла ручку на себя.

 Я еще застал то время, когда на летчиков в трамвае смотрели с улыбкой... восхищения, что ли?

 Обыкновенно они не проходили в вагон - стояли в тамбуре. Зимой в кожаных регланах, в длиннющих фетровых бурках, завернутых, как мушкетерские ботфорты. Возможно, щадили пассажиров - регланы летчиков крепко пахли горелым авиамаслом.

 Вот только нам, мальчишкам, запах "жареной" касторки - черт знает что! - будто аромат самого неба!

 "Настоящий летчик" - на рукаве парчовая эмблема: серебристые крылышки, кинжалы крест-накрест и красная звездочка в центре.

 Да, летчик, никто другой.

 С рекламной тумбы, с плаката - в шлеме и в очках на лбу, как перед боевым полетом, он кричал прохожему, ткнув в него пальцем: "Что ты сделал для воздушного флота?"

 Прохожий думал: "Неловко как-то... Ведь всего целковый; нужно в получку отложить".

 Зато потом, в солнечный день 2 мая, отзывчивых пригласили на Ходынку на большой праздник передачи эскадрилий военным летчикам.

 Собственно, так и родилась традиция авиационных праздников. Активистов в эти дни даже катали над Москвой.

 Моему отцу достался как раз такой билет. Отец скрыл от матери, от нас, детей, свое счастье: лететь было страшновато, но еще больше опасался, что мать станет умолять, упрашивать отдать билет кому-нибудь другому, чтобы только не лететь самому.