- Константин Константинович, чего вы мучаетесь?.. Давайте попробуем за автомобилем?

 - Идея!..

 И вот планер уже летит через все Ходынское поле, буксируемый авто. Зрелище было столь удивительным, что публика устремилась к планеру. В тот день на Ходынке и было решено оказать максимальную поддержку зарождающемуся безмоторному авиаспорту.

 Настал день, когда решили порулить на ИЛ-400. Вообще договорились так: сперва побегать, попробовать, как будет вести себя самолет при движении по земле; затем сделать небольшие прыжки и уж потом лететь.

 После первой же пробежки летчик вылез из самолета:

 - Невозможно поднять хвост. Ручка управления - до отказа от себя, а хвостовой костыль пашет землю. Николай Николаевич, - обратился Арцеулов к Поликарпову, - на мой взгляд, шасси слишком вынесено вперед. Что вы на это скажете?

 - Понимаете ли, мы старались, чтобы самолет при пробеге не мог опрокидываться на нос.

 Летчик возразил. Здесь досадное заблуждение: если двухколесное шасси слишком вынесено вперед, самолет на пробеге стремится к прыжкам с носа на хвост, и тут даже опытный летчик иной раз не в силах спасти его от опрокидывания.

 Поликарпов был явно озадачен.

 - Значит, вы хотите сказать, при меньшем относительно центра тяжести выносе шасси...

 - Да, да, самолет лучше слушается рулей и практически все время в руках пилота.

 Спорить не представляло смысла. Если самолет на разбеге не поднимает хвост, нормальный взлет выполнить практически нельзя.

 Усиление узловых мест, перестановка шасси на ИЛ-400 потребовали немало времени, а летчику представилась возможность для всяческих раздумий. Арцеулов понимал, что испытания обязаны выявлять какие-то дефекты: на то они и испытания!.. Но здесь самолет обнаружил серьезные просчеты, еще не поднявшись в воздух, и вольно было подумать: "Что же будет дальше?"

 А тут еще пополз слух, будто Управлением воздушного флота получена из Франции телеграмма примерно в таком духе:

 "Очень сожалеем, что при испытании вашего истребителя разобьется летчик Арцеулов".

 Вот те на!

 Вежливость французов обычно весьма похвальна. Но здесь... Нужно быть дубовым, чтобы не покривиться.

 Друзья Арцеулова принимали все это близко к сердцу. Одни горячились:

 - Чепуха! Не придавай значения! Злющая утка, кому-то понадобилась для срыва испытаний!

 Другие, наоборот, допускали утечку за кордон кое-каких секретов: потому к разговорам относились серьезней.

 Можно понять и Арцеулова: ему чертовски надоело, а надо отшучиваться, стараться быть беспечным.

 Каждое утро он на полетах. На него пристально смотрят инструкторы, курсанты. Начлет обязан учить высшему пилотажу и быть примером выдержки, воли и мужества. В этом смысле он, Арцеулов, некий эталон.

 Рядом с ним учат летать Александр Жуков, Яков Пауль, Михаил Громов, Леонид Минов... Да и среди курсантов, должно быть, немало будущих знаменитостей. Хотя тогда еще даже имя Валерия Чкалова никому ничего не говорило.

 Но наедине с самим собой можно ли избежать в душе каких-то споров?

 Впрочем, не будем гадать: эмоциональное состояние слишком субъективно. Возможно, Арцеулов сразу же внушил себе твердо, что все будет хорошо, а дальше старался быть просто беспечным.

 Им руководила Воля.

 Теперь же, когда я думаю об этом, мне приходит на ум какое-то свое трудное "накануне". И воскресает в сознании полузабытый, но немало откровенный разговор с самим собой.

 Помнится, затеяло будто бы невзначай Сомнение:

 - Как все это неприятно...

 - Понимаю, - с усмешкой перебила Воля, - ищешь лазейки, как выйти из игры?..

 - Ничуть, - стушевалось Сомнение. - Просто хочу поразмышлять свободно.

 - Вижу тебя насквозь!

 - Послушай, Воля, давай поговорим любя. Может быть, с нас хватит приключений? Причем, позволю тебе заметить...

 - Заткнись!..

 - Зачем так грубо? Вот ты опять ругаться. Знаю, ты играешь на слабости. Да, не смейся - я иногда из-за этого страдаю. Но здесь, посуди, уж очень необычный риск...

 - Все?

 - Покамест.

 - Ясно. Есть, конечно, на твоей стороне доводы рассудка. Однако опыт закаливает умение.

 Даже если нам представится один шанс из ста - надо им воспользоваться и избежать худшего...

 - Ну, а если?.. - вкрадывалось Сомнение.

 - Что ж... - после паузы вступила Воля, - я защищаю Имя. Взялся - ходи! Имя иногда можно сохранить ценою жизни. Так что только вперед.

 Он сегодня лучше выспался. Или утро взбодрило... На рассвете прохлада ароматна.

 В Петровском парке безлюдно. Лишь шины велосипеда шуршат песчаной тропкой старинной липовой аллеи. Приятно чувствовать на педалях пружинистые ноги. Где-то на Верхней Масловке горланят петухи. И просыпается Ходынка: закашлял, зачихал старенький "Рон", будто слезая с печки. Его передразнил другой мотор, бодрее. Пошел. Потом в приглушенное жужжание вплелось еще одно. Подальше зачавкал "Мерседес"... Очень мягко заговорила "Пума".

 День настал, но солнце еще не поднималось.

 После всех доработок ИЛ-400 вновь собрали на аэродроме, и Арцеулов сделал несколько вполне удачных пробежек, доводя самолет до отрыва от земли. У него создалось впечатление, что можно идти в полет. Сказал об этом Ивану Михайловичу Косткину, которому симпатизировал больше. Косткин, в свою очередь, поспешил обрадовать Поликарпова. Восторженный Николай Николаевич стал повторять на каждой фразе: "Вот и прекрасно! Превосходно!"

 Директор предложил:

 - Тогда не будем медлить. Если на завтра?.. На рассвете?

 - Давайте, - согласился летчик.

 Так и решили.

 Вечером с испытателем разговорились летчики Минов и Фегервари. Сперва так, ничего не значащий, шутливый разговор. Арцеулов об испытаниях - ни слова. Минов не выдержал и спросил:

 - Что-нибудь прояснилось?

 Арцеулов помедлил, говорить не хотелось. Но и отшутиться не счел возможным.

 - Завтра на рассвете. Зевак поменьше, да и воздух спокойней.

 Товарищи смотрели ему в глаза. Наступила неловкость, ничего не оставалось, как улыбнуться.

 - Да, завтра. Либо всей ватагой пить пиво на "Стрелку", либо... собирайте деньги на венок.

 На этом разговор замялся. Арцеулов подосадовал на себя.

 Минов пошел проводить его. Шли молча. Когда стали прощаться, Арцеулов сказал:

 - Леонид Григорьевич, прошу вас... На самый крайний случай: жене пока ни слова.

 - Понятно, Константин Константинович, что за вопрос!

 Взлетать решили прямо от ангара но диагонали и чуть под горку, правее Ваганьковского кладбища. Полный штиль, а солнце поднимется - не помешает: будет подсвечивать с хвоста. Все хорошо; только вот народ: такое событие от авиаторов не утаишь. У всех ангаров толпятся люди. И личный состав Московской школы налицо: комендант аэродрома все другие полеты отменил.

 Арцеулов пошел на взлет. Он двинул сектор вперед - дал полный газ не сразу, а убедившись, что направление разбега выдержано. И тут же самолет легко, даже очень легко взлетел. Затем, повиснув в воздухе, сам запросился вверх. Чтобы сдержать этот порыв, летчик энергично отдал ручку от себя, но не тут-то было!..

 Ему пришлось навалиться на ручку управления двумя руками. Вот она уже до конца вперед, уперлась в бензобак... Летчик не верит своим глазам и ощущениям: рули высоты полностью вниз, а самолет рвется все круче в небо.

 Сильней всего ошеломляет в воздухе явный абсурд. И здесь неповиновение машины было ошеломляющим, но у земли в такой ответственный момент нет места эмоциям. Летчик что есть сил жмет на ручку управления, а ручка стремится к нему с усилием в несколько пудов.

 Может быть, он так и поборолся бы еще с минуту, но вдруг фанера спинки не выдержала - оторвалась от кресла, и Арцеулов почувствовал, как под упором ручки тело его сдвинулось назад...