В своих полетах Федорову удалось подтвердить предсказание ученых, что на самолете со стреловидным крылом и стреловидным хвостовым оперением при продвижении к скорости звука эффект затягивания в пикирование во много раз меньше, чем на самолетах с обыкновенными, прямыми крыльями. В дальнейшем эти сведения имели важное значение для наших исследователей - Ивана Васильевича Остославского, Николая Сергеевича Строева, Макса Аркадьевича Тайца, Григория Семеновича Калачева и Игоря Михайловича Пашковского, когда они решали отправить самолет с летчиком на штурм скорости звука. Но об этом немного позже.

 Федоров первым испытал в 1948 году на реактивном самолете со стреловидным крылом (ЛА-15) штопор. Правда, пришлось самолет покинуть, когда вопреки всем действиям летчика он, вращаясь, продолжал падать. Прыгал Женя старым способом, перевалившись через борт: катапультные кресла на первых порах страшили, пожалуй, больше.

 Так это или иначе, но Женя покинул штопорящий ЛА-15 "дедовским" способом: за борт, головой вниз. Он был все в той же своей зимне-летней куртке и в суконных галифе. В штопоре скорость не так уж велика, но все же километров триста, четыреста, а может, и больше.

 Женя рассказывал, каких трудов ему стоило выбраться из кабины. Прижимала к сиденью двойная перегрузка. Уже за бортом, в силу ускорений, Женя никак не мог оттолкнуться от машины. Ее круглый фюзеляж притягивал летчика к себе, как магнит железные опилки.

 Самолет упал в лес, а Женя с ссадинами и кровоподтеками опустился на парашюте.

 Кроме самолета, в штопоре, как рассказывал сам Женя, еще была потеряна геройская Звезда. Ее сорвало с куртки встречным потоком. Но не успел Женя перевести дух, собрать в узел свой парашют и вспомнить, что дубликат Звезды не выдается, к нему с радостным криком подбежали деревенские мальчишки:

 - Дяденька, вот!.. Мы нашли в траве вашу Золотую Звезду...

 Что можно тут сказать? Ф е н о м е н а л ь н о. У настоящего героя Звезда, как видно, не пропадает.

 Пока Лавочкин добирался из Москвы к месту аварии, туда, в лес, прибыли ученые из ЦАГИ. Лавочкин уже застал конец рассказа, но понял по напряженным лицам, как Женя захватил "науку". Очень деликатный, Семен Алексеевич, улучив момент, тихонько спросил:

 - Иван Евграфович, вы не сказали им чего-нибудь такого?

 Женя, однако, понял совсем иначе, в том смысле, что не открыл ли он ученым какой-нибудь нежелательный "фирменный секрет". И тут же заторопился успокоить главного:

 - Да что вы, Семен Алексеевич, мне не впервой!.. Будьте спокойны. Я столько наговорил, что долго им во всем не разобраться. Смотрите, как они схватились за головы...

 - Боже! - простонал Семен Алексеевич и тоже воздел руки.

 Примерно тогда же в институте прокатился по меньшей мере странный слух, будто в ангаре по ночам кто-то кричит и стонет. Появление "духов" в помещении с новыми самолетами, где день-деньской ухала трехдюймовкой катапульта, вызывало бездну веселых пересудов.

 Все началось с вахтерши: она покинула в испуге пост. Так за воротами ангара и протряслась всю ночь.

 Пожарники облазили чердаки, балки, фермы перекрытий. Нигде и ничего.

 - Кричит, говоришь?.. Ай, ай!.. Так?.. - ехидничал начохр после взбучки от руководства. - Ты, служилая, другой раз захвати мел, обведи себя кругом... А будешь бегать с поста - уволю без выходного пособия...

 Но в следующую ночь все повторилось. Другой вахтерше показалось, что духи жалуются на катапульту: очень она им покоя не дает.

 - С двенадцати до трех стонал и охал, - плакала утром вахтерша. - А то забьется, сердешный, как в клетке... Жуть! Не пост, а погост... Сознайтесь, кто б не испугался?

 Если первую даму с ружьем высмеять не представило труда, то бегство с поста второй озадачило не на шутку даже некоторых воинствующих атеистов.

 В эти дни производительность труда заметно упала: только и разговоров было о криках духов по ночам. Днем в ангар стекались, как на экскурсию в средневековый замок. И каждый, разумеется, высказывал свое предположение.

 На третью ночь в дежурство заступил сам начохраны. И надо отдать должное мужеству духов - они не испугались мужа с автоматом. Скорей наоборот.

 Ровно в полночь, как и полагается в "бесовских шашнях", на край аэродрома выкатилась бледной утопленницей луна... Сквозь окна под потолком кинула на стены длинные, ломаные, как паучьи лапы, тени. И тут начохр услышал легкое шипение. На крыше словно вскипал котел. Потом в темном углу кто-то три раза хлопнул рукавицами в ладоши... И началось!

 Добрых пару часов сбитый с толку начохр метался по углам ангара, бог знает что переживая. Он не раз готовился палить: ему мерещились в углах чертячьи рожи. Прицеливается, а приклад, проклятый, никак не успокоить... В один из таких моментов позади него вдруг кто-то как заорет: "Кры-у-у-у!.. Кры-у-у-у!"

 Этот крик утонул в другом истошном вопле. Будто уж человеческом. Ангар в тысячу крат усилил этот звук. Потом все стихло, и стало рассветать.

 Солнце, как говорят в авиации, уже забралось на высоту первого разворота, и летчики шли на работу. В летной комнате первые сгруппировались у раскрытого окна. Другие, входя, кричали:

 - Салют!.. Привет! - и сразу же к окну: "Что там еще случилось?"

 Около восьми утра.

 На линейке поодаль еще лениво дымят моторы, прокручиваются винты. А здесь, под окном, на залитой солнцем бетонке, топчется небольшая группка озабоченных людей. В центре заметна фуражка генерала. С ним комендант, еще кое-кто из руководства. Докладывает сам начохр.

 Виктор Юганов навалился на меня сзади.

 - У, счастливчик, дай взглянуть...

 - Погоди, самому не видно ничего.

 - Ого! - ему удалось протиснуться. - Ночная сводка "нечистой силы"!

 - Какая-нибудь чепуха, ветер в трубах, в разбитых стеклах, - процедил равнодушно Толя Тютерев. Его ничем не удивишь.

 - Глядите, Женя-то, Женя!.. Пробирается в самый центр. Заинтересовался дьявольщиной на факте! - Юганов заливался смехом.

 Иваном Евграфовичем действительно можно было залюбоваться.

 Загорелый до цвета сепии, веснушчатый, с выцветшей и потому рыжеватой шевелюрой, он не скрывал восторженного любопытства.

 Нам пришлось еще немало подождать, пока, наконец, Женя вернулся в комнату. Восемнадцать пар глаз, сами понимаете, в него впились:

 - Не томи!.. Давай выкладывай!

 - Буду сегодня ночевать в ангаре и поймаю! - сказал он так, словно намеревался выловить к обеду карпа из садка.

 Заявление, признаюсь, вызвало некоторое смятение. После короткой паузы, во время которой мы не отрывали от героя глаз, кто-то спросил:

 - Кого поймаешь?.. Духа?

 - Все равно. Кто подвернется, того и словлю.

 - В тебе так много нетерпения и страсти, - заметил Рыбко, - можно подумать, что сегодня духи кричали нежнее, чем вчера.

 - Что? - не расслышав шутки, переспросил Женя.

 - Говорю, если духи дамские - бойся щекотки.

 - Не понимаю, к чему нелепый риск? - без стеснения подхватил Юганов. - Ну, днем - работа. А ночью?.. В "Положении о летных" ничего о духах нет.

 - Не забывай детей, - мрачно добавил кто-то.

 - Ерунда! Они зря тебя пугают, - возразил Анохин, - прими "причастие" для храбрости.

 - Э!.. В том-то и дело, он, кроме молока...

 - Ах, да! Забыл. Тогда трудней.

 Сыпались подначки, смеха было много, но Женя не обижался, хотя и оставался неразговорчивым. Было это на него не похоже.

 Поздно вечером, - а летали мы тогда до девяти часов, - собираясь восвояси, я увидел в дверях ангара Женю - он разговаривал с вахтершей. Я понимал, сколь неуместно приготовившемуся к охоте на духов желать спокойной ночи. Поэтому сказал, как говорят студенту со шпаргалкой в руках:

 - Ни пуха ни пера!

 Он послал меня к черту, и я, насвистывая какой-то модный мотивчик, направился вдоль липовой аллеи.