Поярков подробно расспрашивал, смотрел записи. Обычные слова - то серьезные, то шутливые, и все же в них и в светившихся теплотой глазах было что-то особенное.

 Приехал директор завода Леонид Петрович Соколов, он благодарил меня за удачную посадку.

 Стали разбираться, в чем дело. Обнаружили подмерзание обратного клапана в питающей магистрали левого бака: клапан плавает в бензине и может подмерзнуть. После доработки вынужденные посадки, которые по этой причине имели место и на фронтах, прекратились.

 На летной станции завода работал сдатчиком летчик-испытатель старшего поколения Яков Георгиевич Пауль. Он летал еще в мировую войну на "вуазенах", затем в гражданскую на "фарманах" и сохранил свое летное искусство до сороковых годов, прекрасно пилотируя фронтовые истребители "Яковлев-9".

 Мы познакомились и подружились с Яковом Георгиевичем. Он оказался милейшим и интереснейшим человеком.

 Очень высокий и худой, Пауль внешне напоминал мне рыцаря печального образа - Дон-Кихота. Когда он надевал лоснящийся от времени и работы молескиновый черный костюм, высокие, с вытертым мехом на голенищах унты и перетягивал себя лямками парашюта, а на голове его красовался остроконечный кожаный шлем с широким воротником, это сходство еще больше увеличивалось.

 Пауль говорил тихо, неторопливо, сам никогда не смеялся, только глаза улыбались. О себе говорить не любил и считал свое дело обыкновенным. Но всех знаменитых авиаторов он, конечно, знал и умел о них рассказать.

 Как-то зашел разговор о смелости, находчивости, внимании. Яков Георгиевич слушал, а потом и сам поделился воспоминаниями.

 В середине тридцатых годов завод строил двухместный разведчик "Валти".

 Как-то один летчик собрался в сдаточный полет, а трое других торопились на дальний старт на том же аэродроме. "Подвезу", - предложил коллега. С трудом втиснулись эти трое в фюзеляж за второй кабиной, и летчик порулил на старт. Но, забыв высадить "пассажиров", он пошел на взлет.

 "Что-то неладно", - подумал летчик, заметив в полете огромное стремление самолета опустить хвост...

 Тут он вспомнил о трех друзьях сзади и поспешил на посадку. Сел, поругался немного и, решив, что все вылезли, опять пошел на подъем.

 Но один из "пассажиров", пропуская остальных, успел выбраться только на фюзеляж.

 Двое спрыгнули и отскочили в сторону, а третий так и остался верхом. Он ухватился двумя руками за турель и орал во всю мощь своих легких. Но пилот не слышал, самолет набрал высоту. Бедняге стало холодно, руки окоченели. Его спасли молодость и сила - он совсем не желал отправляться за борт без парашюта, и кое-как дотерпел до посадки.

 На земле силы его оставили - он свалился как мешок. Однако, пролежав минуты две, встал и направился к своему самолету.

 Однажды Яков Георгиевич обратился ко мне:

 - Вы знаете Евгения Карловича Стомана?

 - Только слыхал о нем.

 - Он давно работает с Туполевым. Недавно Стоман звонил мне. Конструкторское бюро Туполева собирается пригласить вас на испытание опытного самолета 103-В. Они хотят взять реванш - нужен молодой, энергичный летчик.

 - Спасибо, Яков Георгиевич, это приятно слышать. Не знаю, сумею ли оправдать ваше доверие и их надежды. Как посмотрит на это мое начальство?

 - Это как будто согласовано.

 - Тогда хорошо, - сказал я, но, подумав, добавил: - А как же быть с ЯКами? Ведь база Туполева на другой стороне реки.

 - Это ерунда, дадут У-2 для полетов к ним. Я думаю, можно совместить. Советую.

 - А вы не хотите, Яков Георгиевич?

 - Тут дипломатия... Наш завод не очень заинтересован. Мы перешли на другой самолет и считаем, что с туполевской машиной уже всё. К тому же им нужен человек помоложе. Попробуйте, они еще верят в свою машину.

 Несколько волнуясь, мы втроем - Поярков, Александров и я - идем на новую работу.

 Опытная машина! В этих двух словах слишком много вопросительных и восклицательных знаков. Это загадка. Она волнует, как новая интересная книга с неизвестным концом, куда так и тянет заглянуть.

 По торосистому льду переправляемся через реку, получаем пропуска в проходной и, наконец, входим в кабинет начальника летно-испытательной станции. Комната настолько мала, что мы в своей неуклюжей одежде сразу ее переполняем.

 В одной руке Стомана телефонная трубка, в другой - зажигалка. Слегка жестикулируя последней, он говорит по телефону:

 - Мы сняли с "Верочки" все капоты и проводим тщательный осмотр. К вечеру намерены сделать уборку стоек. Да, вероятно... Вот только что прибыли, - он взглянул на нас. - Покажу им "Верочку". Думаю, что дня три хватит на знакомство, - он вопросительно посмотрел на нас.

 Я неопределенно развел руками.

 - Ну, может быть, прихватим еще пару дней, - продолжал он, - во всяком случае, в этот же срок попробуем пробежки... Да, да, всего хорошего, Александр Александрович.

 Ну, будем знакомы, - сказал он, приветливо улыбаясь нам.

 Евгений Карлович Стоман, инженер-летчик, руководил небольшой летно-экспериментальной станцией опытного конструкторского бюро Андрея Николаевича Туполева. Стоман летал еще в гражданскую войну, где и отличился в боевых действиях против басмачей. Об этом свидетельствовал орден боевого Красного Знамени на его груди. Как я потом узнал, Евгений Карлович был еще и полный кавалер четырех солдатских георгиевских крестов, - за исключительную храбрость, проявленную в годы первой мировой войны. Его имя значится в Георгиевском зале Кремля.

 Когда Стоман поднялся из-за стола, я обратил внимание на его подвижную невысокого роста фигуру. Лицо худое, слегка желтоватое; было заметно, что он много курит, почти не расстается с прямой трубкой и плоской зажигалкой, снабженной решеткой вроде поддувала.

 Евгений Карлович подробно расспросил нас: где живем, как питаемся, - это было в то время не простым делом. Говорил не торопясь, очень приветливо, тщательно подбирая слова, и постепенно ввел нас в курс предстоящих испытаний.

 Мы уже догадались, что "Верочка" - так звали туполевцы свой опытный самолет - была той самой машиной, которую нам доверили испытывать.

 - Вот смотрите на график, - Стоман положил на стол лист миллиметровки, - "звездное небо".

 Действительно, мы увидели множество цветных крестиков, точек, кружков с хвостами и треугольничков, - это следы полетов на определение максимальных скоростей. Знаки были разбросаны по полю графика без сколько-нибудь заметной системы.

 - Мы пробовали провести здесь кривые, - как бы поняв наши мысли, продолжал Стоман и сделал робкое движение карандашом. - Если даже вот так, то недобор около тридцати километров в час. А если поверить этим точкам, - он провел линию левее, - то тут недосчитаешься и всех ста против расчетной... А машина - конь! - он тряхнул зажигалкой, прикурил.

 - Вероятно, нестабильная работа карбюраторного М-82, - заметил Поярков, - недобор мощности, особенно на боевой высоте. Это нам известно по отчетам из центра. То же происходит с ЛА-5.

 - Конечно же!.. Теперь ясно и нам. Поэтому на "Верочке" мы установили моторы с непосредственным впрыском топлива в цилиндры. Новые форсированные М-82. Надеемся, они-то отстоят машину. Вот взгляните сюда.

 Стоман с видимым удовольствием отвернул край миллиметровки справа, и мы увидели четкий график максимальных скоростей.

 - Разумеется, это расчетные кривые, - продолжал он, - но есть основания их оправдать... при вашей помощи. - Евгений Карлович упрямо посмотрел каждому из нас в глаза. - Вот здесь, как видите, надо бы получить на боевом режиме у земли что-нибудь... около 520 километров в час!.. А на расчетной высоте, пожалуй, можно ждать и все 560!.. Как?..

 Стоман опять покачал кистью руки, любуясь своей самодельной зажигалкой с поддувалом, и высек искру. Я понимал, что в эту паузу мне нужно что-нибудь "родить", и сказал неопределенно: