Довольно быстро и без особых приключений пошла работа у Расторгуева по испытанию нового, форсированного ЛА-5. В короткое время были сняты все летные характеристики. Мотор с непосредственным впрыском ликвидировал недобор скорости на боевой высоте, и испытателям удалось достигнуть расчетной, высокой для того времени скорости, равной примерно 650 километрам в час. Оставалось провести еще ряд специальных испытаний.

 Уже в сумерки приземлился ЛА-5 ФН. Заводские испытания закончены. В эту ночь Молочаеву предстоит большая работа - оформить технический отчет. Семен Алексеевич утром сообщил:

 - Отъезд в Москву товарищ Родионов назначил на завтра. Успеете?

 - Ночь длинная, постараюсь уложиться.

 В последние дни секретарь обкома Михаил Иванович Родионов зачастил на завод. Он подробно интересовался ходом испытаний нового истребителя.

 К утру отчет был готов. На заводе даже успели тиснуть золотыми буквами папку. Так нарядней - результат был хорош, и показать есть что!

 Медленно застучали колеса на стыках. Слышались гудки паровозов, проплывали многочисленные вагоны, заслоняя свет в окнах. Поезд набирал ход.

 Прошло несколько часов. От резкой остановки поезда Василий Яковлевич проснулся. Придя в себя окончательно, вспомнил, что они едут в наркомат с докладом.

 "Отчет не проверен и не подписан!" - подумал он. И его охватило смятение.

 "А что как ошибся? Да нет... Все так. Десятки раз проверил - самолет хорош. А все-таки..."  Лежа с закрытыми глазами, стал вспоминать все детали обработки полетов. В голове ясно плавали цифры, он попробовал подставить их в формулы... Да что там - нужна линейка. Нет, прочь эти мысли, все верно.

 Молочаев открыл глаза. Внизу кто-то шуршал газетой. Нагнувшись, увидел Лавочкина, тот читал "Правду". Услышав движение на верхней полке, Семен Алексеевич предложил:

 - Хотите посмотреть газету?

 - Спасибо. - Молочаев просмотрел вести с фронта. На второй полосе бросилась в глаза заметка о самолетах главного конструктора Лавочкина. Статья редакционная, в доброжелательном тоне.

 - Семен Алексеевич, а ведь эта статья придется кстати, - сказал Василий Яковлевич.

 - Какая? - настороженно спросил Лавочкин.

 - Разве вы не видели? Вот здесь пишут о вашей работе, хвалят, желают новых успехов.

 - Вот хитрецы! - встрепенулся Семен Алексеевич. - Видимо, кое-что прослышали о нашем "пятом"!

 Утром, когда поезд подходил к перрону московского вокзала, Родионов объявил:

 - Товарищи, сразу же едем в наркомат.

 "Вот так да! - подумал Молочаев. - А я-то собирался заехать в институт, доложить руководству, утвердить отчет".

 - Как же с утверждением отчета, Семен Алексеевич? - сказал он. - Вы меня подводите.

 - Не беспокойтесь, Василий Яковлевич, начальник института вызван в наркомат и будет там к нашему приезду.

 Через полчаса все были в приемной наркома Алексея Ивановича Шахурина.

 Лавочкин и Молочаев волновались каждый на свой лад. Василий Яковлевич застыл в кресле, положив на колени две папки: отчет и материалы испытаний. Семену Алексеевичу не сиделось на месте.

 В этот момент отворилась дверь, и в приемную как бы величественно вплыл начальник института Александр Васильевич Чесалов. За ним, раскланиваясь с кем-то в коридоре, проворно вошел Макс Аркадьевич Тайц.

 "Ну, держись, - подумал Молочаев, - все руководство института налицо и, кажется, "гневаются". Он выбрался из глубокого кресла и встал, поддерживая папки.

 Профессор Чесалов приветливо поздоровался со всеми и укоризненно посмотрел в сторону Молочаева.

 - Голубчик, мы уже неделю не имеем от вас сведений. Везете такой важный отчет, а мы в институте и не знаем!

 - Да я, Александр Васильевич, не имел возможности...

 - А связь? Не знаете, как вызвать?

 "Легко сказать - связь", - подумал Молочаев и вслух произнес:

 - Вторую ночь пришлось работать, Александр Васильевич.

 - Ну покажите, что вы там насчитали.

 Внутренне досадуя, Молочаев подал папку с отчетом. Чесалов наморщил нос и стал подробно просматривать отчет. Потом достал из кармана линейку и, попросив у Молочаева несколько исходных цифр, принялся считать. По мере того как он все больше вникал в суть дела, лицо его становилось светлее.

 Макс Аркадьевич Тайц, заместитель начальника института по научной части, негромко сказал:

 - Разрешите, Василий Яковлевич, взглянуть на материалы испытаний.

 Тот подал. Тайц просмотрел все полетные записи самописцев. Наметив несколько точек из графиков максимальных скоростей, тщательно просчитал точку за точкой и, наконец, произнес:

 - Все верно. Даже в некоторых точках у меня получается больше на один-два километра. Так что, я полагаю, можно утвердить, Александр Васильевич.

 - Да, как будто сомнений нет. Расскажите, Василий Яковлевич, о ваших впечатлениях о самолете, - дружелюбно попросил он.

 Разговорились. Тайц со свойственной ему живостью сыпал вопросы один за другим.

 Вскоре раздался звонок, и секретарь сказала:

 - Товарищи, проходите, вас ждет Алексей Иванович.

 За промышленными испытаниями вновь последовали госиспытания. Проводить их приехал на завод известный летчик-испытатель инженер-полковник Алексей Иванович Никашин.

 Почти такого же небольшого роста, как и Молочаев, Никашин был худощав, строен и застенчиво скромен. Дело свое он знал в совершенстве и летал безукоризненно на всех самолетах. Он приехал как летчик-испытатель и ведущий инженер.

 После полета Никашин закрывал свой планшет с записями, забирал ленты самописцев и, уединившись в комнате военпредов, долго обрабатывал результаты полетов. Тем временем самолет готовили к следующему полету.

 Вечером они встречались с Молочаевым в заводской гостинице. Жили в одной комнате - койки напротив. Никашин - ни слова о своих полетах. И на вопросы Молочаева только отшучивался, не желая говорить на эту тему.

 Василий Яковлевич мучился. И хотя он был уверен в своей работе, все же поведение Никашина взвинчивало его. "Будь их двое, - думал он, - глядишь, один что-нибудь и сказал бы, а тут сам в двух лицах, надо же! И молчит как рыба!"

 Прошло более двух недель. Никашин сделал много полетов. Как обычно, в тот день он закрыл свой планшет после завершенного полета, а вечером заказал по телефону институт.

 Василий Яковлевич, лежа на кровати, невольно слышал разговор.

 - Товарищ генерал, докладывает инженер-полковник Никашин. Я сегодня закончил программу. Материалы подтвердились... Да, полностью... Так что все в порядке. Завтра вылетаю.

 Молочаев с облегчением вздохнул, продолжая с равнодушным видом рассматривать потолок.

 Никашин подошел к нему и, улыбаясь, протянул руку.

 - Все верно, Василий Яковлевич, поздравляю с окончанием!

 - Ну и силен ты, Алексей Иванович! - ответил Молочаев, пожимая руку Никашину, но все же досадуя на него за скрытность.

 - Ладно, будет вам дуться, - догадываясь, сказал Никашин, - пошли в клуб, там сегодня концерт, - и он, насвистывая, взял щетку и вышел в коридор почистить сапоги.

 Молочаев смотрел в окно. Чувство досады уступало место восхищенному раздумью. Он вспомнил целый ряд сложнейших испытаний, которые в разное время блестяще провел Никашин.

 Да, это талант. Талант испытателя. Как много такие одаренные люди могут сделать в одном полете! Мыслящий летчик-испытатель - это клад! Таким запомнился и Юрий Константинович Станкевич.

 Шел конец 1941 года. Вместе со Станкевичем Молочаев испытывал опытный вариант ЛАГГ-3 с совершенно тогда "сырым" мотором М-107.

 Двигатель был перефорсирован значительным увеличением оборотов и имел колоссальную отдачу тепла. Как ни комбинировали конструкторы систему охлаждения, остудить мотор было невозможно.

 К испытанию самолета привлекли заводских летчиков, но каждый из них привычно взлетал, прекрасно зная серийную машину ЛАГГ-3 с мотором М-105, но сразу же после взлета поспешно прекращал подъем и, развернувшись обратным курсом, шел срочно на посадку вне всяких правил - на полосу против движения. Вынужденная посадка!