Юра говорил как гипнотизер – внушительно и, по-моему, не своим голосом. Новое. Я вгляделся в картинку и почувствовал, как опять появляется боль. Будто нарастающая волна цунами – нужно остановить ее. Вот она медленно опадает. Стихла. Но в какое-то мгновение, когда волна уже перевалила через береговой волнорез, будто именно боль прорвала плотину. Я понесся еще ближе к планете, к какой-то точке на границе света и ночи. Это был город. Он раскинулся как спрут: улицы-щупальца, дома – шпили с длинными четкими тенями. Город не горел, но вокруг него все дымилось, над домами и площадями редкими зеленоватыми пятнами неслись клубы полупрозрачного дыма и облачка пламени. Город выглядел вымершим, но в то короткое мгновение, когда я увидел его, я просто не мог различить движения. Главное – это был город, настоящий город, чужой город.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Юра.

– Как будто город, – неуверенно ответил я. – Дома, улицы. А может, показалось. Раньше я ничего такого не видел. Или не обращал внимания. Запомнил механически. Я больше смотрел на пожары…

«Разговорился, – подумал я. – Зачем я все это рассказываю? Сейчас наш Юра глубокомысленно нахмурит брови, посидит минут пять и родит мышь. Совершенно ясно. Потому что в сознании у него, как, впрочем, и у меня сидит одна мысль – невозможно. Никто никогда не видел звезд вблизи, этого не допускают физические законы».

– Чего нам недостает, так это гениальности, – пробормотал Юра.

Точно. Гениальности нам не хватает. Если человек заявляет, что может читать мысли, можно дать ему мысленное задание. Если способен спать на гвоздях, готовят ему постель. А если человек утверждает, что ему являются привидения? Чем проверить? Энцефалографом? Окулист и невропатолог ничего не скажут. Остается психиатр. Вот и весь сказ. Таких, как я, только более настырных, нужно искать в желтых домах. Собрать всех с аналогичными синдромами и попросить описать горящую планету. Психи расскажут кто во что горазд. Но если найдутся несколько человек, которые опишут одну и ту же, в мельчайших деталях картину… До чего я дошел?! Общее собрание психов. Старший инженер Луговской отправляется в командировку по сумасшедшим домам Европы…

А если я один такой? Если таких за всю историю человечества были десятки? Может быть, таким был Свифт, писавший триста лет назад о двух спутниках Марса? Безнадежная затея – искать себе подобных.

Что остается? Первое: пытаться найти объяснение самому. Второе: смотреть на звезды, обнаруживать подробности, которые не видны никому ни в какие телескопы, но завтра должны проявиться. А я бы каждый раз предупреждал заранее. После десятого предупреждения даже Саморуков заинтересуется…

Есть и третий вариант: смотреть и молчать. Записывать. Ждать удобного часа. Так и буду, как мистер Кэйв в уэллсовском «Хрустальном яйце». Уж он-то мог убедить кого угодно. Вот яйцо, смотрите сами. Нет, молчал, прятал под подушкой, глядел по ночам, наслаждался неведомым.

Я открыл глаза, вспомнив, что Юра сидит и ждет. Но Рывчина не было. У самого моего носа лежала на одеяле записка: «Спи спокойно, дорогой товарищ. Тетради я взял с собой. Поговорим утром».

«Куда он пошел? – удивился я. – У него же нет ключа…» Мысль шевельнулась лениво, я уже засыпал.

На меня шеф не взглянул. За пультом телескопа сидел Юра и страдал. Страдал явственно и нарочито, чтобы Саморуков понял: заставлять Рывчина вести наблюдения есть кощунство.

Шеф вернулся в обсерваторию утром, не очень довольный: ночи в Крыму оказались облачными, удалось снять всего один спектр. Сейчас Саморуков ходил под куполом быстрыми шагами, натыкался на толстый кабель, ушанка висела на нем, как опрокинутая кастрюля, полы пальто развевались. Снаружи было ясно, но очень холодно. Снег еще не выпал, но я был уверен, что к рассвету тучи закроют небо. Видимо, и шеф в этом не сомневался.

– Вот первый спектр, – шепнул мне Юра, протянув кассету. – Отнеси проявлять.

– Мир? – спросил я.

– Временное прекращение огня. Праздник – операторы и лаборанты танцуют в городских кабаках. Так что я сейчас на твоем месте. Ты – на чьем-то еще…

– Понятно.

– Ему понятно! – вскричал Юра и оглянулся на шефа. – Что за абракадабра в твоих записях?

– Не про тебя писано, – сказал я и проскользнул в фотолабораторию. Было за полночь, но спать не хотелось. Весь день по совету Рамзеса я провалялся в постели, встал под вечер, поработал с гантелями и пошел гулять. В окнах Ларисы горел свет – неяркий и теплый. Почему-то и Ларисе не сиделось в городе… На дороге меня и догнал вахтер с приказом шефа явиться на телескоп.

Я вытащил пластинку из фиксажа и включил свет – в глаза будто впились иглы, маленькие снаряды били прямой наводкой в затылок. Каждый фотон – снаряд. Я стоял, привыкая к свету и к той мысли, что мелькнула в голове. Сумбурная и, вероятно, неверная идея, но в моей тетради ее еще не было.

Я вышел под купол. Все-таки было и у меня какое-то везение – шеф ушел, а Юра, пользуясь случаем, читал детектив. Я и спрашивать не стал – влез в люльку и поехал к телескопу. Юра у пульта поднял голову, но ничего не сказал. Подниматься в главный фокус я, впрочем, не решился.

Не знаю, чего я ждал. Мрачной выжженной пустыни и скалистых впадин на месте океанов? Все было иначе, и это «иначе» означало, что разум победил. Он набирал силы, ждал и взялся за дело в тот самый миг, когда яркость Новой достигла максимума.

Пожаров на планете не было. Исчезли черные тучи дыма, и лишь кое-где появлялись искорки пламени. Я хотел увидеть город, но на терминаторе – границе света и тени – был океан, такой же голубой и спокойный, как несколько ночей назад. Планета вращалась, и город погрузился во тьму, в ночь. Исчезли и точечки-мошки, сгинули вместе с огнем, может, именно они и загасили пламя. Они были пожарными, питались жаром огня и умерли вместе с ним. Так я подумал, и мне захотелось увидеть, что стало со звездой.

Яркий желтовато-белый диск был окружен почти невидимым ореолом. Ореол будто проявился на сетчатке глаза и стал сетью. Впечатление было именно таким – будто на звезду набросили тонкую сеть-паутинку. Она была похожа на каплю, острый ее конец смотрел в сторону зеленой планеты. Я продолжал искать и нашел паука. Он висел в самой вершине паутинки – на острие капли. Это был диск, тот самый диск-звездолет или другой такой же. Значит, это не было бегством, диск летел к звезде, чтобы укротить ее, запереть, поймать в сети, силовые или энергетические. Сети, которые не позволят звезде разогреться.

"Куда нам до них, – подумал я. – Вспыхни сейчас Солнце – и все, конец роду человеческому. А они выстояли. Они все предвидели и были готовы». Мне стало радостно, будто не чужие, может быть, страшные на вид существа, а я сам командовал сражением и спас свой мир.

Я хотел разглядеть диск поближе, увидеть, как вытекает из него сеточка-паутинка. Но что-то удерживало меня: я боялся повторения вчерашнего. «Пора слезать, – подумал я. – Я и так увидел больше того, что могу понять. И голова начинает болеть. Стучит в висках».

– Нагляделся? – спросил Юра, когда я подъехал к пульту и спрыгнул на пол. Он уже не читал, ладонь его лежала на клавише возврата люльки. Он не хотел мне мешать – слушал, идет ли шеф. Сейчас он ждал рассказа.

Я рассказал, и Юра вздохнул:

– Может, ты все это и видел, но кого сможешь убедить? Нужно разглядеть что-то такое, что можно подтвердить спектроскопически. Наука изучает объективную реальность. А твоя реальность пока необъективна…

– Вот тебе и фонтан идей, – сказал я, понимая, что Юра обидится.

– Что ты понимаешь в астрофизике, технарь несчастный, – спокойно сказал Юра. – Фонтан идей тебе нужен? Пожалуйста.

– Послушай, Юра… – начал я, но Рывчин уже завелся.

– Идея первая, – грохнув стулом, Юра стал ходить в узком промежутке между пультом и балконной дверью. – В обсерватории поселился представитель иной цивилизации, который раньше уже побывал во многих звездных системах. Он обладает даром телепатии, и ему ничего не стоит внушить тебе картинку с экзотическим видом. Вопрос в том, почему он выбрал тебя?