Я рассказываю ему все, что со мной происходит. Все эти непонятные сны, связанные с одноименным топ-менеджером Сергеем из Москвы и своими ощущениями на этот счет.

– Понимаешь, я как будто переживаю во сне чью-то жизнь. Отстой полный! Жизнь, не похожую на мою и совершенно мне до этого незнакомую. Типа кошмара, блин, на улице Вязов. К чему все это? Может быть, я просто свихнулся? Я уже, реально, начинаю думать именно так. Главное, сны яркие такие. Ну типа я сам участвовал в них. Порой проснешься — запах духов в носоглотке стоит. «Откуда?» — думаю. Потом вспоминаю, что сон снился, где я с телкой козырной. Чуешь?

– Чую, Серый. Чую, но сказать тебе пока ничего не могу. У меня тоже сны яркие бывали. — Юрка задумывается.

«Продолжать или нет?» — написано на его лице.

– Давно это было, — решается он. — Я кодировался от алкоголизма. Да, был такой факт в моей биографии. Так вот, весь тот год, а я именно на год кодировался, очень часто мне снился один и тот же сон. Я в компании, где все дружно и натурально квасят. Я смотрю на их надираловку и совершенно забываю о своей кодировке. Беру стакан с водярой и натурально протягиваю его сквозь зубы. Я совершенно реально и четко ощущаю водочный вкус во рту, чувствую даже, как меня начинает цеплять и заводить. А потом в голове молния: «Что ж я делаю?! Мне ж нельзя!!!» И просыпаюсь в холодном поту. А главное, вкус во рту.

– Любопытно, — выдавливаю я из себя, хотя нахожу пример не очень подходящим к моей ситуевине. — Но не совсем как у меня. В своих снах ты себя видишь. Ты воспринимаешь себя как закодированного человека. То есть и во сне и наяву ты — один и тот же чел. А у меня все по-другому! Я грузчик, а во сне у меня совершенно другой статус. Я крутой мучачос, клевый чувак типа. Я встречаюсь с людьми, разговариваю, но наутро понимаю, что лица этих людей мне абсолютно незнакомы. Или мои тутошние знакомцы там тоже бывают, но наделены совсем другими качествами. Вот такая вот ботва. А такие сны, как у тебя, Юрок, у меня тоже бывали. Мне после армии снился сон, что меня по второму кругу призывают. Что за дела? Ни хрена не врубаюсь. Тупизм какой-то! Короче, не в тему все это.

– Да ладно тебе, не парься! — советует Юрка. — Сон — он и есть сон.

– Вначале меня это не напрягало. Я тоже так думал, что типа пусть его снится всяко-разно. А теперь что-то задергал/достал этот сонный перманентализм долбаный. Я уже спорить стал со своим сонным воплощением. И он, я чувствую, презирает меня. Боюсь, крышу совсем с катушек срывает! Чё скажешь?

– А чего тут говорить? — отвечает Юрка, сильно наморщив лоб. — Наливай да пей.

Я соглашаюсь с другом, что на данном этапе это едва ли не единственное и однозначно правильное решение. Я наливаю в свой и его стаканы водку и тупо выпиваю одним глотком. Юрка повторяет мое движение и занюхивает хлебом.

Он первым нарушает молчание:

– Значит, раньше тебя это не парило, а теперь напрягать стало?

– Стало. Дело в том, конечно, что вначале это все казалось случайностью. Ну, типа, сон, как ты говоришь. Сегодня один приснится, завтра другой. Ничего вроде необычного. А тут.

– А тут один сон по кругу гоняешь?

– Может быть, не совсем один. Герои в нем одни, а сны получаются разные… с продолжением. И все в них по нарастающей развивается, все логично. В этом-то нелогичность происходящего. Будто кто-то влез в мое сонно-индивидуальное эго, а я лезу в его. Судя по всему, ему тоже не по кайфу мое вторжение в его сны, в его эго. Мы заставляем друг друга совершать поступки через призму отношений друг к другу. Что может быть хуже, особенно когда мы с ним такие разные?

– Стало быть, страдает твое эго?

– Именно. Индивидуальность моя разрушается, личность растворяется, эго, на котором замешаны все процессы жизнедеятельности, размывается.

– Почему это?

– Что почему?

– Почему это все процессы жизнедеятельности замешаны на эго? — удивляется моему суждению Юрка.

– Ты же не будешь отрицать, что основной инстинкт, которому подчинено все живое, — это инстинкт самосохранения? Ведь во всех организмах, начиная с низших, мы всяко-разно наблюдаем всевозможные приспособления для сохранения особи. При этом глупо было бы предположить у растений, к примеру, наличие понятий о смерти. Стало быть, это инстинкт в чистом виде, заложенный в каждой живой клетке, в каждом из нас.

– Допустим, — соглашается Юрка, сосредоточенно уставившись на кончик зажженной сигареты. — А инстинкт продолжения рода? Это не является одним из основных инстинктов?

– Это всего лишь частный случай инстинкта самосохранения. Так называемый, общественный инстинкт — инстинкт сохранения вида, ну или самосохранения вида, если тебе так удобней воспринимать.

– Угу. А эго, о котором ты так сокрушаешься?

– Эго — это есть инстинкт самосохранения.

Юрка тянется к бутылке. Я молча жду, когда он переварит полученную от меня информацию. Он медленно наливает в стаканы. Совсем на донышко.

– Растянем удовольствие, — поясняет он.

Я согласно киваю, прикуривая сигарету.

– Старик, — возражает мне Юрий, после того как мы выпили, — а вот Фрейд, который Зигмунд, он не смешивал эти два понятия.

– Ну и что? — отвечаю я. — Фрейд, конечно, неглупый чувак, но и он мог ошибаться. Не так ли?

Юрка неопределенно хмыкает.

– Инстинкт самосохранения — это забота о своем «я», суть эгоизм. Врубаешься?

– Хорошо! — Юрка поднимает руки вверх в знак капитуляции. — В этом убедил. Но что касается главного… обо всех процессах жизнедеятельности, замешанных исключительно на эгоизме, здесь я никак не готов согласиться.

Я с жаром принимаюсь отстаивать свою точку зрения:

– Посуди сам, чувак, любой поступок, будь то животного или человека, можно объяснить именно эгоизмом индивидуума. Разве это не достаточно убедительное доказательство?

– Так ли уж любой?

– Без исключений.

– Ну ладно… — задумчиво мычит мой собеседник.

Я чувствую, как он подыскивает для меня задачку посложнее. Наконец он находит подходящий, по его мнению, пример:

– Вот ты ко мне испытываешь чувство дружбы. Если, конечно, есть оно такое чувство.

– Есть, есть, не сомневайся, — киваю я.

– Прекрасно. Оно, это чувство, бескорыстно. Потому что ты не похмелиться ко мне пришел, не за деньгами притащился через весь город, а наоборот, на твои пьем. Так в чем тут проявление эгоизма?

– Я просто тебя тупо и цинично использую, Юра. В этом мой эгоизм применительно к нашим отношениям. Мне не хотелось квасить одному. С тобой мне это делать приятнее, чем с кем бы то ни было. Мне хочется выговориться, посоветоваться и просто поговорить с тем, кто меня может понять. В поисках комфортно раздавленного пузыря я пришел к тебе, старичок.

По его глазам я понял, что он чем-то смущен.

– Я тебя обидел?

– Знаешь, Серега, не пойму сам. Вроде бы ничего обидного ты не сказал, но осадок какой-то неприятный остается. Холодок внутри. Как будто и не дружба это вовсе, а так… не пойми что.

Чтобы сгладить возникшую неловкость, я разливаю по стаканам водку, так же понемногу, как недавно Юрка, и протягиваю посуду другу. Мы выпиваем и закуриваем. Наконец Юрка взрывает повисшее густым туманом молчание:

– Что ты скажешь о материнском инстинкте? Известны случаи, когда мать жертвует собой ради ребенка. Что на этот счет ответит твоя теория всеобщего эгоизма? А? Нечем крыть? — Радостной улыбкой выигравшего в споре человека освещается небритое лицо моего собеседника.

Я лишь усмехаюсь в ответ:

– Почему нечем? Тут тоже все ясно. Как ты сказал? «Мать жертвует собой ради ребенка?» Да, порой бывают ситуации, когда мать жертвует жизнью ради… — я выдерживаю театральную паузу, — ради потомства. Здесь ребенок будет рассматриваться не как индивидуум, а как особь человеческого рода. Это как раз тот случай, когда превалирует инстинкт самосохранения вида. Мать выбирает жизнь человека, который впоследствии способен будет принести жизнеспособное потомство и тем самым будет полезен своему виду/роду.